В первый раз я приехал в шато д'Коз, когда мне было семь лет. Не знаю, может ли мальчишка в таком возрасте влюбиться в дом; но я влюбился.
В те дни я не понимал, почему я так его полюбил. Единственное, что я понимал, — что здесь я дома. Его размеры меня не пугали. И величественность не подавляла. Мне был легко в этих огромных комнатах. Легко бродить по лугам и лесам нашего имения.
В глубине души я знал, что я принадлежу этому месту, этому дому. Навсегда. Уезжать отсюда мне никогда не хотелось. А если и приходилось, я грустил целыми неделями. Никак не мог дождаться возвращения. Мы приезжали сюда каждое лето. И всегда лето казалось мне слишком коротким.
Отец подарил мне шато и земли сразу же после того, как женился на Вивьен в 1980 году. Я был поражен, услышав о его намерении. Я не верил, что он действительно хочет это сделать. Я ждал, что в последний момент он раздумает. Но он не передумал, к моему великому удивлению.
Себастьяну шато надоел. К виноградникам и виноделию он утратил всякий интерес. Такой у меня отец. Ему быстро все надоедает. И вещи, и жены.
После того, как они разбежались с Вивьен, мы с Люцианой стали за глаза называть его Генрихом. В честь Генриха VIII, у которого было шесть жен. Прозвище быстро сократилось до Генри.
В детстве мы с Люцианой придумывали имена и прозвища для многих людей. Вивьен мы звали ВВ — Вивьен Великая. Так воспринимал ее отец. И я. Но Люциана не любила Вивьен. И ВВ она называла так в уничижительном смысле.
Моя единокровная сестра ненавидела и мать Вивьен, Антуанетту Дилэни. А я ее любил. Она казалась мне красавицей. Ее волосы грели, как солнце, зеленые глаза были цвета изумрудов, которые отец часто дарил ей. Кожа у нее была матовая и очень светлая. Когда Антуанетта сердилась, кожа становилась ярко‑розовой. летом вокруг носа у нее проступали веснушки. Они мне нравились. Они делали ее более земной, не такой воздушной.
Антуанетта всегда была очень добра ко мне. Она любила меня. Также сильно, как Вивьен. Я знаю это потому, что она говорила мне об этом, говорила, что я ей как сын, которого у нее не было.
Я не позволил бы Люциане давать прозвище Антуанетте. Разве только если оно будет хвалебным. Но в этом мы так и не пришли к соглашению. Поэтому Антуанетту мы никак не называли у нее за спиной. О ней мы всегда говорили как об Антуанетте.