— Безумен, развращен, с таким опасно знаться, — повторил я. — Да, это подходит к Себастьяну на все сто.
— И никто не знал, что Себастьян влюблен?
— Похоже, что так. Во всяком случае, я не знал и Люциана тоже. Она бы мне сказала. Любопытно, что он хранил это в тайне.
Кэтрин кивнула.
Мы помолчали.
Наконец, я сказал:
— А ты веришь в хорошие и дурные гены?
— Как сказать. Ты это о чем?
— Может страсть к самоубийству быть наследственной?
— Этого я не знаю. Почему ты спрашиваешь?
— Единокровная сестра Себастьяна Гленда покончила с собой несколько лет тому назад. Его единокровный брат Малкольм сделал то же самое, насколько я знаю. Он утонул, катаясь на лодке по озеру Комо. Предполагается, что это несчастный случай. Я же думаю, что это не так. Тетя Фиона, другая сестра Себастьяна, стала наркоманкой. Куда‑то исчезла. Давно. Может, и жива. Но, скорее, нет. Плохие гены?
— Я просто не могу ответить на этот вопрос, Джек. Но все это ужасно и воистину трагично.
— Ага. Я — последний. Последний из могикан.
Бровь у Кэтрин поднялась, и на лице появилось насмешливое выражение.
Я ухмыльнулся.
— Я — последний мужчина в нашей династии. Если я не произведу на свет отпрыска. Что вряд ли. А у Люцианы никогда не будет детей.
Кэтрин сидела с задумчивым видом. Потом спросила:
— Тебе не кажется, что это очень грустно?
— Что?
— Что ты — последний представитель великой американской семьи.
— Не особенно. И я не думаю, что кто‑то в нашей семье был таким уж великим. Сирес и Себастьян — менее всего.
— Почему ты их так ненавидишь?
— Разве?
— Мне кажется, именно с таким чувством ты говоришь о них все эти месяцы, что я тебя знаю.
— Себастьян никогда не был мне отцом. Он на это неспособен. Неспособен любить меня. Или кого‑нибудь вообще, — ответил я, заметив при этом, что голос у меня стал резким.
— Вивьен говорит, что ее он любил.
— Ей нравится так думать. Но это не так. Он был мил с ней. Больше, чем со своими другими женами. Но он ее не любил — не мог. Он вообще на это был неспособен. Ну, говорил он ей о любви, но ничего больше. Поверь мне.
— А почему он не мог никого любить?
— Откуда к черту мне знать? — я отхлебнул вина и откинулся в кресле. — Какой‑нибудь сбой в генах?
Она не обратила внимания на мой вопрос, а вместо этого задала свой:
— А какое детство было у твоего отца?
— Бог знает. Ужасное, я полагаю. Его мать умерла при его рождении. Воспитывал его Сирес. И нянька. Потом Сирес опять женился. Себастьян как‑то сказал мне, что и мачеха, и нянька были тяжелыми людьми.
— Возможно, это разобщенность, — пробормотала Кэтрин.
— Что это значит? — заинтересовавшись, я наклонился к ней.