— Кто это может стучаться в такой холод? И пора поздняя, ведь к вечерне давно отзвонили… Может быть, лучше не открывать?
— Как раз потому, что поздно и холодно, надо поскорей открыть, милая тетушка Тротье! — ответил старик.
Экономка нехотя пошла к дверям, несколько успокоенная, впрочем, поведением старой собаки, которая, завиляв хвостом, с радостным лаем побежала следом за нею.
Вошла высокая девушка, закутанная в коричневую накидку с капюшоном — обычный наряд местных крестьянок.
Увидев незнакомку, внезапно появившуюся в минуту охватившей его острой душевной тревоги, аббат вскричал:
— Клара больна! Вы явились сказать мне об этом. Вот почему она не писала сама!
— Успокойтесь, сударь, Клара здорова. Я еще вчера виделась с нею.
Крупные слезы показались на глазах старика.
— Почему же она мне не пишет? Почему вместо нее все время пишет госпожа Сен-Стефан?
— Я пришла рассказать вам об этом.
— Садитесь же к огню, дитя мое, согрейтесь, подкрепитесь, а потом объясните мне в чем дело.
Старик был бледен и дрожал от волнения. Анна (читатель, без сомнения, узнал ее) села напротив. Она озябла и проголодалась, но была слишком взволнованна, чтобы есть.
— Я вынуждена вас огорчить, — начала она. — Кларе грозит серьезная опасность, и только вы один можете спасти бедняжку.
— В чем же дело? — повторил аббат. Охватившая его дрожь усилилась, и он побледнел как мертвец.
Анна колебалась.
— Говорите смело!
Тогда без лишних слов, напрямик, она изложила ужасную историю, в точности так, как слышала ее от самой Клары.
Потрясенный старик внимал, не перебивая. Казалось, он был поражен в самое сердце; дыхание его временами прерывалось и переходило в хрип. Когда Анна кончила, он некоторое время молчал. Затем спокойным, ровным голосом, который находился в противоречии с искаженными чертами его лица, аббат проговорил:
— По вашим словам, моя племянница провела несколько дней в больнице святой Анны. Значит все, что вы мне рассказали, — плод ее расстроенного воображения. — Затем, внезапно потеряв самообладание, он воскликнул в приступе горя: — О, дитя мое! Бедное мое дитя!
— Все, что вы от меня услышали, — чистая правда, — ответила Анна. — Клара находится в здравом уме и твердой памяти.
Аббат Марсель лихорадочно ворошил угли в камине, ударяя по ним щипцами с такой силой, что сыпались тысячи искр. Он принял близко к сердцу известие о том, что Клара в опасности; но роковые предубеждения лишали священника возможности судить здраво. Щеки его побагровели, глаза сверкали. Анна, понимая, что с ним творится, пыталась его убедить.