Кому-то пришла в голову отличная идея развесить по стенам фотографии съемок; на потолке покачивались массивные бутафорские канделябры, а за высоким французским окном стояла половинка дилижанса в обивке полосатого бархата. Каким-то странным и причудливым образом тут смешивались прошлое и настоящее, подлинное и искусственное.
Я обратила на это внимание, и в ту же минуту мысли у меня окончательно смешались… Оставалось лишь растерянно тискать в руках белую карточку и озираться в поисках надежной гавани, в которой должен предстать неизвестный мистер Ночь.
Возникшая рядом «молния» осведомилась: что, по-моему, должно быть у нее на второй половине карточки?
— Наверно, «гром»? — предположила я, а она воскликнула:
— О, благодарю вас, мисс Сильвестр!
Вокруг нас носился араб, восклицавший: «Я ведро! Где моя лопата?» — а стройная фрейлина с карточкой «Налево», пришпиленной к лифу, жалобно вопрошала, не видел ли кто-нибудь ее мистера «Направо».
Конечно, все шло кувырком, в точном соответствии с замыслом мистера Пембертона. Ибо все говорили разом, не обращая внимания, знают ли собеседники друг друга, а когда партнеры, наконец все же находили свою половину, они обнимались, словно путешественники, обретшие цель своих поисков.
И когда я решила, что организаторы просто забыли о карточке «Ночь», то почувствовала, как кто-то без особых церемоний схватил меня за руку и грубовато потянул за собой.
Голос, в котором не слышалось ни нежности, ни обожания, коротко бросил:
— Игры кончены. Никаких глупостей. Притворяться больше не стоит. Я же специально напоминал тебе, что именно мы открываем танцы.
Мы оказались у края танцплощадки. Воспользовавшись ситуацией, спутник обхватил меня руками и, встряхнув, предостерег:
— Следи за собой! Я не в том настроении, чтобы терпеть твои глупости.
В это мгновение грянул оркестр, и мы открыли бал.
Рука Николаса Пембертона, плотно лежащая на моей талии, вытолкнула меня в центр площадки. Нас встретили ритмы квикстепа. Николас танцевал с той же непринужденностью и уверенностью, с которой, казалось, делал все остальное. И мы в блистательном одиночестве завершили круг по площадке.
Передо мной открывался изумительный вид яркого красочного пространства — декорации были поистине восхитительны, в искусственных гротах, залитых светом, колыхались стебли цветов и листья папоротника; музыканты красовались в костюмах восемнадцатого столетия, а гости нарядились в яркие одеяния и носили самые разные маски. Но я не чувствовала ничего, кроме растерянности, и, хотя не признавалась в этом себе самой, была полна какого-то волнующего ожидания. Меня, наконец, осенило, что благородный поступок мисс Сильвестр был далеко не столь невинен и импульсивен, каким казался с первого взгляда. Ведь еще несколько недель назад я поняла, что Николас Пембертон — не тот человек, которого можно водить за нос.