Чуть погодя мы достигли неглубокого ручья, струящегося у самой кручи, с мягкими глинистыми берегами, и некоторое время двигались вдоль него, но против течения. Вода бежала очень быстро, так как поток был мелок, и пенилась, налетая на выступающие со дна камни. Корни растущих рядом деревьев тянулись к ручью, замшелые ветви аркой изгибались над водой. Мы ехали, раздвигая листву, мох лип к плечам, раскисшая земля затягивала конские копыта. Индейцу стало трудновато вести вьючных лошадей, и пришлось замедлить ход. Я сократил расстояние между нами, чтобы моя кобыла ступала точно по следам его коня, и оказался так близко, что заметил длинный шрам, по диагонали пересекающий ребра великана и спускающийся на бедро. Это был старый шрам, почти не видный на темной, запыленной коже, но свежая рана наверняка была ужасной; после нее осталась глубокая борозда с отметинами помельче по обе стороны шрама, недостаточно ровная, чтобы причиной увечья были нож или пуля, но все же очень прямая, что говорило о том, что рана не была получена случайно. Возможно, шрам оставили когти какого-то сильного хищника, решил я, удивленно размышляя, какой же зверь осмелился напасть на такого гиганта.
Мы приостановились на берегу, возле сухого оврага; здесь индеец направил своего коня вниз. Гигант откинулся назад, пока конь на напряженных ногах соскальзывал к воде. Вьючные лошади последовали за ним неохотно, а моя просто остановилась, нервно мотая головой в поисках иного пути. Натягивание повода и пришпоривание ни к чему не привели. Индеец удалялся, двигаясь по середине ручья, и на миг меня охватила паника — а вдруг мне не удастся заставить лошадь спуститься и я останусь тут в одиночестве; я сильно дернул поводья, разворачивая кобылу. Она сделала шаг в сторону, оступилась, потеряла равновесие, и мы поехали вниз боком, неловко; лошадь фыркала и лягалась, но все-таки каким-то образом устояла на ногах. Я облегченно вздохнул, лошадь тряхнула головой и двинулась за остальными. Русло ручья изобиловало камнями, из-под копыт вьючных животных на меня летели брызги, даря свежесть. Некоторое время, возможно час, мы ехали по воде, а потом поднялись на противоположный берег, кренясь и оскальзываясь на коварной грязи.
На этой стороне ручья местность опять изменилась. Мы оказались в дремучем лесу. Скалы и валуны по-прежнему были повсюду, но деревья и кусты окутывали и скрывали их. Сквозь густой подлесок я даже не видел ног лошади ниже колен, однако животное твердо ступало по пропавшей земле. Лишайник оплел мои плечи и свисал с шеи этакой гавайской гирляндой. Стало прохладнее, так как густая листва не пропускала солнечные лучи, почва была сырой. Я снова натянул ветровку. Мы миновали открытую поляну и вернулись в полумрак; листва колыхалась, и пляска пятен теней и света отпечатывалась на сетчатке и врезалась в сознание. Я все еще потел, но теперь влага неприятно холодила тело — притуплённые жарким полуднем ощущения, к сожалению, обострились. Я вновь обрел чувство времени и, поглядывая на часы, надеялся вскоре добраться до места. Кстати, меня удивило, что уже семь. Мы ехали, практически без перерывов, десять часов. Индеец выглядел таким же свеженьким, как и в самом начале пути, а кто знает, как долго он скакал, чтобы добраться до Ушуаи, с утра. Казалось невероятным, чтобы кто-нибудь, пусть даже и этот экстраординарный человек, путешествовал тут в ночи, и все же мы продвигались, не задерживаясь и не останавливаясь.