В храме Гроба Господня шла служба, и в глазах полуседого рыцаря блестели слезы. Завоевал свой Град Христов, усмехнулся Ник. Счастлив, старый волк. Все вы там счастливы. Не видели, что осталось от вашего Святого Города. Руины. Груды камней в оспинах от пуль и осколков. Слишком многие дрались за обладание этим городом. Слишком многие и слишком долго, так долго, что никому уже не интересно, кто там хозяйничает сегодня, а кто придет завтра. «Бойся ухода Иисуса», — вспомнилось вдруг. «Бойся ухода Иисуса, ибо он не вернется». Откуда это? Попалось, видно, на глаза ненароком, да и засело.
Пить меньше надо, одернул себя Ник. Даже с такими выгодными клиентами, как Конни.
Рабочий день подходил к концу. Самым интересным записям придет время позже, но все же Ник не удержался, глянул на камеру.
Служба окончена. Старый рыцарь говорит со священником, и голос его глух:
— Ее глаза как небо. Совсем как у моей Марии. Поздно я разглядел, жаль. Вот… во искупление грехов раба Божьего Конрада… я пожертвую и больше, только бы…
— Молись, сын мой, — строго отвечает священник. — Господь благ, молись. И я буду молиться.
Золотой крестик падает в ладонь священника, порванная цепочка стекает с пальцев рыцаря — водой, песком… временем.
Перед глазами наметенный ветром из пустыни песок промокал темной кровью. Мария провезла по пыли рукой, дотянулась до стены — самыми кончиками пальцев. Камни Вечного Города — как топленое молоко или слегка тронутая загаром кожа. Они будут такими же и через тысячу лет.
Но и они умрут. Все мы смертны — и люди, и города. Может, так и лучше, подумала Мария. Здесь… и теперь. Остаться в Вечном Городе… пока он еще жив… и будет жить еще долго… будет жить…
Сильные руки перевернули ее на спину, пыль и камень сменились полуседой бородой, загорелым лицом. Ее убийца… почему он так странно смотрит?
— Ты не сарацинка. Твои глаза, как небо, и волосы… Вот, — рыцарь вытянул из-за ворота ладанку, — частица мощей святого апостола Матфия. Если ты христианка, целуй, и пусть Господь сотворит чудо.
Серебро ладанки холодит губы. Рыцарь зажимает чем-то рану, берет ее на руки, куда-то несет. Сознание уплывает, и на алом небе пляшут черные буквы, складываясь в сотню раз читанное:
…имеет их плод три вкуса: один на кожице — и он горяч, другой под кожицей — и он общеприятен, третий в самой сердцевине — и он холоден.
Дура, билось в голове, дура, ненормальная, фанатичка чокнутая. И хоть бы словом обмолвилась! А ведь любила…
Любила…
За окном столкнулись две крутые тачки, брызнули осколки стекол. В яркое месиво, не сумев затормозить, въехала третья, за ней — сходу — еще две, с разных сторон. Конрад глядел остановившимся взглядом, глядел, не видя. Строчки завещания стояли перед глазами. Даже не строчки — три слова. Три коротких слова, перечеркнувшие все его грандиозные планы.