– Я не против, только неловко как-то… – Он смущенно потупился.
– Да что вы загрустили, юноша? – бодрым и неискренним голосом сказал Анатолий Дмитриевич. – Выше голову! Ровным счетом ничего предосудительного. Ни малейшего уставного нарушения. Пойдемте, обернемся за полчаса, если быстрым шагом. А не то околеем ночью!
Через минуту два офицера сбегали вниз по лошадиной тропе в яр, за которым почти сразу начиналась городская окраина.
– Вот увидите, корнет, – убеждал Анатолий Дмитриевич, – в первом же доме достанем… Не поверите, здесь такой народец прижимистый, запасливый, у каждой бабы можно спиртным разжиться…
Они крались по улицам притихшего местечка.
– Но, господин поручик, – горячился корнет, – вы, в сущности, перефразируете тезис неоплатоников, что материя – лишь низшее звено в иерархии Вселенной, так сказать, эманация мировой души, над которой возвышается дух, а еще выше – первосущность…
– Наличие мировой души, мой дорогой, говорит о том, что наш мир не просто балаганная песня, а задушевная. Ее, разумеется, бисируют. И так пока слушателям не надоест, – вот вам и колесо Сансары.
– И как же остановить его?
– По всей видимости, нужно уничтожить кого-нибудь из святой Троицы, чтобы мир-песня перестал существовать.
– Надо убить Бога-творца, автора текста. Не так ли, господин поручик?
– Думаю, нет. Вы ведь теперь понимаете, что Пушкина на дуэли застрелил не Дантес, а Онегин, и это ему совершенно не помогло.
– Значит, надо убить Бога-исполнителя.
– Появится новый.
– Так где же выход? – удрученно спросил корнет. – Из вашего мира-текста никогда не вырваться.
– Ну почему? Сгорела же Александрийская библиотека, и миллионы книжных душ получили свободу полного небытия. Умерли авторы манускриптов, свитков, папирусов, умерли люди, которые их читали или хотя бы знали понаслышке, и тысячи миров постепенно исчезли навсегда. Подумайте, кто поджег библиотеку?
Какое-то время они прошагали в полном молчании.
– Смотрите, – неожиданно зашептал Анатолий Дмитриевич, – когда наш полк еще в тринадцатом дислоцировался в этом городе, я снимал квартиру вот в этом двухэтажном доме, – он остановился, – а хозяином был купец Сковородников, Василий Парфенович. Презанятный, скажу вам, тип, особенно для такой глуши – настоящий русский негоциант, не выкрест. И, вообразите, на весь дом – ни одной иконы. Я спрашиваю, почему, а он мне: «Извольте, ваше благородие, взглянуть на стеночку, тут о прошлом годе обои оборвались, так я велел дворнику сварить клейстер и подклеить их. А вчера обои сняли, под ними клейстер весь высох в пыль. Я, ваше благородие, послужил причиной возникновения этой пыли, и мне до нее дела нет. И Богу до меня тоже дела нет!»