В ее голосе звучит странная надежда. Вот оно что — в рукаве ее курточки имеется отравленная игла в жестяном чехольчике. Девушка потрясена, но отнюдь не деморализована.
— Зачем вам деньги? — спрашиваю я.
— Я задолжала, — объясняет она охотно. — Надо отдавать.
— Как же вы умудрились?
Она машет рукой:
— Долго ли… Меня подставили, я сглупила… Неважно.
— И вы решили променять мою жизнь на свою?
— Что вы все ноете, — говорит она с внезапным раздражением. — Я молодая, мне еще жить и жить… А кроме того, вы-то сам — святой, что ли? Почему за вашу голову назначены такие деньжищи? Не случайно ведь?
Она намекает на некое тайное знание. В самом деле полагает, что знает правду.
— Почему же? — спрашиваю я.
Еще минуту назад она и сама лихорадочно придумывала тему для разговора — чтобы было время подобраться ко мне поближе и без помех вытряхнуть иголку из рукава.
— Все знают, — говорит она небрежно. — Вы приговорили к смертной казни человек десять невиновных. Все это знают. Вы всегда выходили сухим из воды… Вам просто нравилось приговаривать к смерти. За такое приходится расплачиваться, я удивляюсь, как вас до сих пор не убили!
— Прямо-таки «человек десять», — не верю я.
Она подползает на четвереньках:
— А даже если и меньше… Если вы хоть одного человека приговорили без вины… Будь у вас совесть — вы давно бы с моста в воду кинулись!
Слово «совесть» звучит в ее устах пикантно, даже экзотично.
— Задолго до твоего рождения, — говорю я, плавно переходя на «ты», — когда я действительно был судьей…
И замолкаю.
— Что? — спрашивает она, подползая ближе.
— Назначать награду за чью-либо голову могло только государство, — говорю я. — А человек, убивший кого-то, при определенных обстоятельствах мог легко отправиться за решетку. Такое было время.
— Ну? — она прикидывает, как лучше до меня дотянуться. — Государство или за решетку, все едино. Не надо делать гадостей, и никто не назначит за вас награду… Нет?
— Нет, — говорю я. Но она не слушает — ей не до того. Отравленная игла потихонечку скользит из рукава в ладонь.
— Все равно, — говорит она. — О вас рассказывают такое…
— Что же обо мне рассказывают?
Зрачки ее расширяются. Она шагает вперед, тянется лицом, будто собираясь меня поцеловать. Я аккуратно заворачиваю ей за спину атакующую руку — правую, с иглой.
Вот теперь она осознает свой проигрыш. Вырывается уже це молча — с обиженным ревом, так что слезы летят по всей комнате. Я не позволяю ей, укусить себя (хотя ей очень хочется). Сношу с лестницы и легонечко спускаю с крыльца — без членовредительства, но так, чтобы запомнилось.