* * *
На шестую сессию Полина пришла вовремя. Она пребывала все в том же печальном состоянии. Вероятно, девушка продолжала выпивать каждый день — ее кожа выглядела сухой, под глазами обозначились мешки, указывая на плохую работу почек. На сей раз у меня не было никакого желания выводить ее на чистую воду.
Как и на предыдущей сессии, Полина механически отвечала на мои вопросы, оживляясь только тогда, когда речь заходила об Антоне или об Андрее. Ничего нового в ее жизни не произошло, Андрей уехал куда-то из Москвы, и общение остановилось. Дома тоже изменилось очень мало: теперь мать контролировала Полину больше, чем раньше. Каждый раз, когда Полина собиралась на улицу, мать строго допрашивала ее и иногда не выпускала. Девушку это мало волновало, ее вообще почти не интересовало происходящее в реальном мире.
Дождавшись подходящего момента, я начал неприятный разговор. Для начала спросил Полину, что она думает о наших занятиях, полезны ли ей они. Девушка безразлично пожала плечами и сказала, что ей приятна возможность выговориться. Я изложил девушке свои соображения о бессмысленности терапии и предложил прекратить наши встречи.
Я старался говорить максимально мягко, чтобы никак не обидеть Полину, не заставить ее чувствовать себя виноватой. Тем не менее, выслушав меня, Полина пару минут смотрела не двигаясь. Потом она обхватила голову руками и заплакала. Сквозь слезы она бормотала, что в ее общении с людьми всегда так происходит. Сначала все хорошо, а потом ее вдруг резко бросают. Что этот сценарий повторяется от раза к разу, и Полина уже устала от этого. Сначала Антон, потом Андрей, а теперь и я хочу ее бросить.
Как мог я объяснил девушке, что у нас не человеческие, а терапевтические отношения, которые по определению конечны. Напомнил о правилах психотерапевтического общения — мы говорили об этом еще на первой встрече. Тем не менее мои увещевания уже не действовали, кажется, у Полины началась истерика. Она кричала, что покончит с собой, потому что у нее нет больше сил влачить существование в этом мире, где ее никто не понимает, где никто не хочет с ней разговаривать и слушать ее, где все заняты только собственными проблемами. Я ничего не говорил — с человеком в истерике лучше не разговаривать. Когда Полина успокоилась, я еще раз озвучил свои мысли о ненужности наших встреч.
Девушка спросила, что ей делать. Если вдруг ей будет совсем плохо, если ей захочется покончить с собой — неужели я откажу ей в помощи?
Я узнал манипуляцию, но, признаться, чувствовал себя немного виноватым перед Полиной. А потому совершил непростительную ошибку: дал девушке номер своего мобильного телефона и разрешил звонить, если станет совсем плохо.