— Что-то не так? — озабоченно спросила она Трева.
— Нет-нет, все хорошо, не беспокойтесь. — Расслышала ли она неровность и чувственную хрипотцу в его голосе? — Просто моя жена… расстраивается… во время таких спектаклей.
Официантка недоуменно заморгала, а зрители внизу снова засмеялись. Пьеса явно была комедией.
— Ведущий актер напоминает ей… безвременно ушедшего брата, — добавил он.
Официантка попросила его помахать, если они захотят чего-нибудь.
— Я буду поглядывать на вас снизу, договорились? — С этим она ушла.
— Думаешь, она поняла? — послышался страдальческий шепот у его уха.
— Думаю, нет.
— Она… видела мои… трусы?
— Она была далеко.
— Как тебе удалось втравить меня в это! — вдруг вспылила она. — Что нам теперь делать? Как я слезу с тебя, если люди сидят прямо здесь?
— Они не так уж и близко. И перегородки высокие. Это будет совсем нетрудно, по крайней мере пока темно.
Она в панике втянула воздух.
— А если будет антракт и они включат свет? Вроде бы для него еще не время, нет? А если сюда придут люди? О боже, Трев, — в ужасе всхлипнула она, прижавшись к нему лицом, — нас обязательно поймают!
Он погладил рукой шелковистые растрепавшиеся волосы в надежде, что она успокоится и дело не дойдет до истерики.
— Нет, не поймают. Официантка ушла. Все в порядке.
Ее неровное, прерывистое дыхание постепенно успокоилось, и, пока он держал ее, в нем росло чувство удовлетворения. Его таинственная леди отнюдь не такая распутница, какой хочет казаться. И если уж она расстроилась при мысли, что официантка могла увидеть ее трусы, значит, — он абсолютно уверен — она не танцевала на теннисном столе и не ублажала команду «Балтиморских иволг».
Но ведь в глубине души он это знал, просто хотел, чтобы она сама в этом призналась.
Сейчас же он хочет только одного: заняться с ней любовью. Поскорее и подольше. Хотел бы он, чтобы они были сейчас дома, без одежды и она лежала под ним. Как было бы хорошо — наблюдать за ее лицом, глазами, когда он будет погружаться глубоко, а она сжимать его в пароксизме страсти.
Снова возбужденный, он отклонил ее назад для поцелуя — горячего, проникающего и ничуть не сдерживаемого их рискованным положением. Скоро она утратила свою напряженность, растаяла на нем и застонала от возрожденного желания. Ничто не могло доставить ему большего удовольствия. Она хотела его так же сильно, как он ее.
— Давай поедем домой, — пробормотал он нетерпеливо, — и сбросим одежду.
Она кивнула.
Трев сказал, что еще не видел ее обнаженной. В первый вечер они занимались любовью в темноте, сегодня — на людях.