В следующий приезд, в 87-м, проезжая по улице Горького мимо Театра юного зрителя, я увидел афишу: ближайшей премьерой было «Собачье сердце» по Булгакову. Я читал эту книгу на кальке, в почти слепой самиздатовской распечатке, наверное, пятый экземпляр. А человек, который читал ее за мной, Витька Катуков, вылетел из-за нее из Института военных переводчиков, где мы тогда учились. Он оставил распечатку в портфеле в аудитории, когда во время перерыва ходил в буфет. И кто-то неслучайный его портфель в отсутствие хозяина проинспектировал.
Потом была Москва начала 90-х, с мостовыми в выбоинах, как после бомбежки, с голыми витринами магазинов, очкастыми старшими научными сотрудниками, торгующими с рук пивом перед станциями метро, и пенсионерами, разложившими на продажу прямо на тротуаре ржавые гайки, куски проводов и водопроводные краны.
В следующий раз я приехал в город, подвергшийся нашествию английского языка. Магазины по-прежнему были пусты, но стены и крыши уже были захвачены пепси-колой, «адидасом» и «сименсом».
Была еще Москва тысяч киосков вдоль всех тротуаров, на каждом свободном пятачке, в которых продавали все, чему не могло найтись сбыта на Западе.
Потом киоски исчезли, улица Горького, ставшая снова Тверской, превратилась в подобие Мэдисон-авеню, Пиккадили-стрит или рю-Руайяль. В книжных магазинах, булочных и кулинариях моего детства теперь продавали автомобили «шевроле», часы «пьяже» и кристаллы Сваровски. Ночью подсветке фасадов мог бы позавидовать Рим, а по количеству «мерседесов», БМВ, «ауди» и «лексусов» с Москвой не сравниться ни Берлину, ни Вене.
В этот раз, две недели назад, когда встречавшая меня машина ехала из Шереметьево на конспиративную квартиру в переулках у Пречистенки, я, уже не ожидавший с последнего приезда увидеть что-либо новое, замер. Мы проезжали мима Дома на набережной, в котором когда-то жила кремлевская номенклатура. Крышу здания, которую некогда по праздникам гордо венчало красное знамя, теперь украшала вращающаяся эмблема «мерседеса». Это была финальная точка в соревновании двух систем.
В Конторе меня курирует человек, который кому-то тоже уже знаком. Его кодовое имя — Эсквайр, но про себя я зову его Бородавочник. Не потому, что он похрюкивает и питается кореньями, вырывая их длинным носом, а из-за бородавок, сразу выделяющих его лицо из множества других. Узнав его получше, вы обнаружите, что у Эсквайра есть и другие качества, мешающие ему потеряться в толпе современников. В частности, быстрый и острый ум, которым он пользуется по назначению, в качестве холодного оружия. Еще я подозреваю, что ему нравится производить на окружающих отталкивающее впечатление — во всяком случае, этим он владел в совершенстве. Однако что касается наших отношений, упрекнуть мне его не в чем. Можно было бы даже предположить, что он относится ко мне хорошо — настолько, насколько можно сказать о бородавочнике, что он хорошо летает.