Но Игнатьев уже так привык принимать горячую ванну (в казарме только холодная вода, баня же раз в неделю), есть домашние пельмени, носить чистые носки вместо портянок, что уже не мог отказаться от всего этого.
Пришлось жениться.
В паспорт поставили штамп. А в диплом — пятерку по сопромату и термеху.
Когда после службы уехали в дальний гарнизон, жена заскучала. От нечего делать стала пилить мужа, который приходил со службы — язык на плече. Несколько раз он серьезно хотел убить ее, но потом родилась дочь. И у жены стало меньше свободного времени. Перестала донимать мужа по пустякам, и жизнь как-то наладилась. Со временем страсть угасла, но оставалась привычка.
«Привычка свыше нам дана, замена счастию она», — мысленно цитировал классика лейтенант Игнатьев. В его жизни все как-то устаканилось. Изредка он ходил налево. Но не делал из измен культа. И к жене относился очень тепло… До тех пор, пока на горизонте не появилась Антонина…
Получилось так, что дочь сильно заболела. И жена поехала с ней в Россию — лечиться. А Дровосека закружило…
С Антониной ему было очень легко. Она была хорошая хозяйка. Нетребовательная. Ласковая. Умела понять и простить… Хотя и жена до (и первое время после) свадьбы была точно такой же. «Потом уже скурвилась…» — вздыхал Игнатьев.
— Я хотел сказать… — неуверенно произнес он, — может, как-нибудь… пообедаем…
— Как-нибудь, может, и пообедаем. — Антонина рассмеялась.
Она откинулась назад, словно отстраняясь от Дровосека. Ему показалось, что Антонина уже к нему равнодушна, и эта мысль распалила Игнатьева. Он едва удержался, чтобы не наброситься на нее, не сорвать платье и овладеть ею тут же, на заплеванном и загаженном окурками асфальте…
— Погоди. — Игнатьев взял ее за руку.
Но Антонина легким движением освободилась и отошла чуть подальше.
— Нам не о чем говорить, — холодно произнесла она, — извини, я спешу.
И ушла. Быстрым, уверенным шагом.
Игнатьев остался стоять. Он смотрел ей вслед, разинув рот.
Ну не мог он бросить семью. Не мог! Из-за дочери…
А Антонина ликовала. Встреча убедила ее, что не все еще потеряно. Она желала Игнатьева не меньше, чем он ее. И ничего не могла с собой поделать. Ее сводили с ума ягодицы Дровосека: упругие, подтянутые, округлые. У нее кружилась голова при виде их.
Ветров, конечно, был хорошим парнем. И даже — симпатичным. Но ягодицы у него ни к черту. Вялые. Рыхлые. Никакой страсти в них!
«Дура я дура! — думала Антонина, мечтая об Игнатьеве. — Есть же у меня Ветров — нежный, заботливый. Он рисковал жизнью ради меня. Но самое главное — он холостой, — Забудь про Сашу!»