Во все времена те, кто проездом останавливался во владениях Мотлю, будь то торговые люди или ещё кто, они должны были своими приношениями получить его согласие на проживание и дальнейшее передвижение. А сейчас Мотлю мучился догадками: кто эти люди и что им надо? Все трое не пожаловали к нему. Хотя жители наслега и говорят, что это коммерсанты, но какие же купцы прибудут в столь отдалённое стойбище без товаров, – нарты у русских пусты и собаки приморены. Издалека едут и с виду похожи на тех, кто сбросили с престола русского царя-владыку и теперь склоняют на свою сторону жителей тундры.
– А не приехали ли эти белолицые с намерением скупить в стойбище оленей?.. Мясо он и сам мог бы продать или поменять в большом количестве, но продавать живых оленей – великий грех. Олени – святое достояние Чукотки. Кто посмеет посягнуть на них, тот будет жестоко наказан самим богом, его карающим мечом.
Не ослушайся, не оступись, свято помни мать свою и землю родную, освети её сердцем своим и жизни не пощади, защищая её от недруга, – высечено на мече том.
Мотлю помнил, как богатый ламут с алазеевской тундры задумал пойти на сделку с аляскинским дельцом, желая продать ему из своих огромных стад несколько десятков оленей. Однако всевидящие боги покарали ламута. Все его стада и сородичи вознеслись к верхним людям, виновник же опустился к нижним людям, верхние не приняли его, а то место, где кочевал ламут, покрылось чёрными камнями и белыми костями.
Боги создали оленей для тундры и не желают, чтобы их переселяли на другие земли. Никому не дано посягать на истоки жизни целого народа. Вот и эти трое… Пойми их…
Было далеко за полночь. Плотно набив желудок сочным оленьим мясом, Мотлю вышел из яранги. Арктическая ночь пригасила далёкие звёзды. Кое-где вспыхивали бледные сполохи полярного сияния и пропадали в лунном закате. Тощие белёсые столбики окоченело замерли над дымоходами чумов и яранг. В чуме Федоски Протопопова светилось оконце. Шаман смахнул влажной ладонью со лба испарину и вплотную подошёл к Федоскиному жилью. В чуме было многолюдно. Слышались чужие голоса. Запах табака вызвал у Мотлю раздражение. Он давно не курил настоящего табака, а то, что у него осталось от старого запаса, смешивал с сухой травой, да и в чай добавлял толчёную кору горьковатого стланика. Мотлю проглотил слюну и затаил дыхание. Спокойно, чуть нараспев, говорил русский. Его крепкая речь была долгой, и у Мотлю стала стынуть спина. После русского стал говорить Федоска, немного сбивчиво, но тоже ясно и убедительно. Федоска пересказывал все, о чём говорил русский. Мотлю никогда не предполагал, что его батрак – хамначчит – может так вразумительно втолковывать каменцам, будто бы он, грозный Мотлю, вовсе не страшен, если все до единого откажутся от него, отвернутся, не станут гнуть перед ним спину.