– А зачем же тогда ты его…
– Да надо было куда-то оттащить.
Она стояла и никуда не уходила. Лицо у нее было такое же красивое, только глаза погрустнели, и я чувствовал, как колыхнулось у меня сердце.
– Ну и развел ты грязи! Тащи ведро с водой и тряпку.
На следующий день Леночка пошла в «Лейпциг» и купила желтые занавески.
– Шторы в квартире, как туфли на ноге женщины – это половина дела, – объявила она весело.
А через месяц поздним вечером заявился хозяин квартиры. Был он выпимши.
– Все, парень, жилплощадь я больше не сдаю, – изрек Гена мрачно.
– Ты бы хоть заранее предупредил, что придешь, – сказал я, и все заныло у меня внутри.
– С чужого коня среди грязи вон, – ответил он и потопал на кухню. – Меня моя баба тоже не предупредила, что хахеля в дом приведет.
Я был уверен, что Леночка этого не переживет и снова исчезнет из моей жизни, но она спокойно сняла шторы и поехала со мной на Курский вокзал. Мы успели вскочить в последнюю захаровскую электричку. «Сто тридцать третий километр» оказался «Тридцать третьим», и ехать до него было меньше часа.
Мы долго ходили по ночному поселку и искали норвеговский дом. Ночь была ветреная, Леночка озябла, но, должно быть, прошедший год, о котором мы не обмолвились ни словом, дался ей не легче, чем мне, и она заметно присмирела и не говорила мне больше о моей никчемности. Застекленная терраса светилась на краю мрачного поселка так же, как светилось одинокое окно слепой старухи на верхнем этаже.
С террасы на нас безо всякого смущения глядела краля с «Беговой». И глаза у нее действительно были совсем другие, чем в прошлый раз.
– В жизни всегда есть место для подвига, – сказал Норвегов, доставая с подоконника большую бутыль самодельного вина из черноплодки. – А я, брат, съезжаю.
– Куда?
– Разводимся мы c ней, – сказал он, показывая на кралю. – А потом женимся.
Мы выпили вина, разожгли в саду костер и стали рассказывать двум девушкам про шофера-дальнобойщика и разбитый арбуз, про попугая на Оке и слепую старуху, они смеялись, охали, но верить нам не хотели. Ночь была ясная, звездная, где-то лаяли собаки, падали в саду яблоки, и было слышно, как далеко гудит электричка.
На четвертом курсе Кирилл бросил консерваторию и устроился работать дворником. Участок ему достался большой и запущенный. Он выходил на Кропоткинскую улицу недалеко от ее пересечения с Садовым кольцом и захватывал двор углового дома. До Кирилла тут убирала студентка из Литературного института. Она работала плохо, и за несколько месяцев во дворе образовался толстый слой льда. Начальник жэка, который принимал Кирилла на работу, поминал студентку недобрыми словами, но в небольшой квадратной комнатке, смотревшей на московские крыши, ей, должно быть, хорошо писалось, и она забывала про свой участок, тем более что двор был нежилой и лед никому не мешал.