– Пошел, пошел, ну что ты встал? Провалиться хочешь?
И, когда он уходил к дому, долго смотрели ему вслед и чесали языки:
– И этот туда же. Ох, лихо мне, как бы худа не было.
– Поди разбери, чего у него на уме.
– Девку-то прогнал свою, и милиция им интересовалась, что он тут с выборами начудил.
– Непутевый мужик, чо говорить. Даром что с самой Москвы.
– А то и есть, что сюда сбежал, путевый дак не поехал бы.
Так прошла зима, а весною Тезкин неожиданно получил письмо от Левы. Письмо было небольшое, но очень лихорадочное и туманное. Лева писал, что в его жизни много перемен, но сказать об этом подробнее он не может, что-то темнил, а закончил тем, что хочет, если Сашка не возражает, приехать. Санечка, у которого из головы все еще не выветрился лик молоденького функционера в пиджаке и галстуке с лакейским «чего изволите-с?», поначалу сильно удивился и не хотел отвечать. Однако, перечитав письмо еще раз, он почувствовал, что написал его Лева неспроста. Было в этой просьбе что-то особенное, словно относящееся еще к тем временам, когда они были близки. Он написал ответ, и мелькнула надежда, что времена эти вернутся – недаром же они надрезали когда-то вены и прикладывали одна к другой кисти рук, скрепляя свое названое братство.
Лева приехал в середине мая – внешне ничуть не изменившийся, такой же моложавый, крепенький черноволосый подросток. Но свидание друзей оказалось довольно холодным. Откровенного разговора не получалось. Оба они были друг другом недовольны. Онега как назло вымерла, даже не было клева, и Тезкину казалось, что Лева дождаться не может, когда же наконец ему уезжать. Что-то разладилось в их отношениях, основательно подорвалось, водка тоже не помогала развязать языки. Лева был закрыт наглухо, однако ночами он дурно спал, ворочался, вскрикивал и бормотал, мешая чуткому на сон Сане уснуть, и дрожащая белая ночь освещала его беспокойное лицо.
И только накануне отъезда, когда на столе стоял лишь чай. Лева, как-то криво усмехнувшись и глядя в сторону, сказал:
– А я ведь, Сашка, попрощаться к тебе приехал.
– Как это? – не понял Тезкин.
– Уезжаю я, брат.
– Куда?
– Куда сейчас все уезжают? Туда, куда наша простодушная Козетта умотала, только еще дальше.
При упоминании Катерины Тезкин побледнел, но Лева, ничего не заметив, продолжил:
– Надоело мне все. Ты, толстокожий дурина, сидишь в своем убогом курятнике, и ничего больше тебе не надо. А я так не могу – я теперь это окончательно понял.
Некоторое время они молчали. Над озером светилась полуночная заря, и видно было, как громада неба медленно переходит от северного света к уходящей в сторону юга мгле. Оттуда же, с юга, дул легкий ветер, принося влагу, свежесть и тревожащие душу запахи.