— Нет. — Решимость, сквозившая в его тоне, заставила Николь содрогнуться. Но после минутного молчания она совладала с обидой и перевела разговор на другую тему.
— Ты сегодня выходил на улицу в шортах?
— Да. А почему ты спросила? — осведомился Генри.
— Потому что это произошло впервые. Даже когда термометр зашкаливает под восемьдесят градусов по Фаренгейту и влажность превышает девяносто процентов, ты носишь джинсы.
— И что из этого? — нахмурился он.
— Ты стесняешься и прячешь свою ногу, — констатировала Николь.
— Позволь мне самому выбирать себе одежду, — огрызнулся Генри.
— Если люди станут глазеть на тебя, значит, ущербны они, а не ты. Хромота — не смертный грех. Просто, взрослея, мы обрастаем условностями. Ведь Джонни не смущали твои шрамы?
Генри с нетерпеливой досадой посмотрел на нее.
— Нет, разумеется.
— Следовательно, нет повода для переживаний, — бодро сказала Николь. — А с тростью ты смотришься еще солидней.
— И внушаю жалость, как всякий калека? — проскрежетал он.
— Разве что поначалу. Ты слишком большой и сильный, чтобы вызывать жалость.
Генри поджал губы.
— Спасибо, утешила, тебе бы быть сестрой милосердия.
— По крайней мере, ты не нуждаешься в костылях и инвалидной коляске, — заключила Николь.
Прежде чем окинуть ее испепеляющим взглядом, Генри отправил в ротик Джонни еще одну ложечку тыквенного пюре.
Николь не отвела глаз. Ее разоблачения на этом не завершились. Чтобы преодолеть приобретенный из-за физической травмы комплекс неполноценности, необходима шоковая терапия, рассудила Николь и приняла эту неблагодарную миссию на себя.
— Ты поторопился выйти на работу, едва успев оправиться, и, когда почувствовал, что не готов к такой нагрузке, спрятался на острове посреди океана, вдалеке от дома и назойливого участия знакомых. И отрицаешь произошедшие в тебе перемены.
Пластмассовая ложка хрустнула, зажатая между его пальцами.
— Прекрати молоть чепуху!
— Придется признать, что ты никогда уже не совершишь спортивных подвигов, не сможешь прыгать с трамплина, играть в теннис и бегать по утрам. Ты говорил о «возвращении к обычному графику», но, — она указала на его ногу, — теперь это стало нормой.
— Если эти рассуждения продиктованы так называемым «состраданием к ближнему», ты напрасно сотрясаешь воздух.
Ясно, он счел ее слова жестокими, но ей было так же тяжело их произносить, как ему — слушать, и вызваны они отнюдь не состраданием, а любовью.
— У тебя появится возможность заниматься другими видами спорта, — успокоила его Николь.
— И чем же обосновано такое радужное пророчество? — колко спросил Генри.