– Если это действительно «стингер», то и не такую боль готов стерпеть, – спокойно, стараясь, чтобы голос его не дрогнул, не потерял бодрого тона, ответил старший сержант.
– По вертолётам! – скомандовал майор. – Возвращаемся!
Седобородого также втолкнули в вертолётный трюм, усадили на полу.
– Не перебор ли пассажиров? – высунулся из кабины пилот.
– Поехали, поехали! – грубовато скомандовал майор. – Всё равно этого душка оставить не можем! – он не удержался, расцвёл, будто роза – щёки утратили привычную бледность, изнутри, из-под кожи проступил мальчишеский румянец, Денисов словно бы свет далёкий, нежный, бодрящий увидел. – Этот душок – ценный душок! – пояснил он пилоту.
Тот, перегнувшись через колени Денисова, севшего у входа, выглянул наружу, окинул долинку безмятежным взглядом любителя техники, огорчённо поцокал языком – столько целых мотоциклов остаётся – дорогие ведь машины, не умеет майор Денисов ценить добро, надо бы сообщить в ближайший кишлак, в отряд защиты революции, чтобы забрали технику, но в кишлаке нет радио, и вертолётчик огорчился ещё больше, даже с лица сдал – он был выходцем из крестьян, имел крестьянскую хватку, крестьянскую психологию, и не принимал того, что принимал Денисов. Машину он поднял стремительно, резко, наклонил нос, чтобы при случае было удобно пустить нурс – неуправляемый реактивный снаряд, прикрепленный к крылышку вертолёта, встряхнуть землю вместе с остатками душманского пулемета ДШК, и с места дал полный газ.
Машина заскрипела, заскрежетала корпусом, расчалками, тросами – вертолёт был заслуженный, много испытавший, дырявый, хлебнул всего, как, собственно, и его хозяин – капитан с хитрым крестьянским лицом, относящийся к машине, как старый хозяин к корове – бережно, но без поблажек: если что – сиськи от вымени отдерёт, но выжмет из них последнюю каплю молока, но он же и последний ломоть хлеба корове отдаст, не пожалеет, и кнутом, если сочтёт нужным, приголубит, и при случае, когда добрый, сунет в мокроносую зубастую морду горсть сахара.
Старший сержант Ванитов сидел на дюралевой скамейке совершенно безучастный, баюкал руку, думал о чём-то своём, а его друг Бессарабов празднично сиял лицом – от него глаз нельзя было оторвать, лучился парень, будто он взял «стингер», а не Ванитов, – футляр со «стингером» лежал у него на коленях и Бессарабов оберегал его от вертолётных толчков, упирался ногами в железную распорку – как бы что в добыче не поломалось, не лопнуло, не протекло. Бессарабов довольно щурился и думал о том, что может ведь такое случаться – с этим «стингером» кончится война – взяли его и теперь всей стрельбе конец… Может такое случиться или нет?