Над головой снова прошла грузная свинцовая плошка – большая дурища, выпущенная из бура, такой обабок не только человека или коня с ног свалит, а и танк, кажется, прошибёт насквозь либо перевернёт его вверх лапами, за хриплой дурищей воздух разрезала автоматная строчка – каждая пулька аккуратно высвистела свою мелодию. Князеву показалось, что строчка была цветной, трассирующей. Удобная это вещь – цветные пули, сразу видишь, куда бьешь, и, если какой недобор получается, недолёт, тут же поправку можно внести. Вот после этого и считай, что душманы – средневековые бандиты с горящими глазами и окраснёнными, надрезанными в углах губами, привычно стирающие с холодного узкого клинка жертвенную кровь, – такие сказочки можно только детям преподносить. Это обученные, хорошо подготовленные люди, способные вести долгий бой, совершать диверсии, нацеленные только на одно – убивать, убивать, убивать, с новейшим оружием в руках – к автоматам даже магазины с цветными пулями дадены, тоже, как и лимонки, явно американские. И, как всегда, со стёртой, спиленной рашпилем либо сбитой зубилом маркировкой.
Они вымахнули к дувалам, за которыми тянулся отрог – узенькая, кое-как слепленная, неровная улочка. Улочка была пуста, за дувалами никого не было видно – жители попрятались.
– К заградке, к дувалам прижимайтесь! – скомандовал Негматов, задавил собственной грудной клеткой команду, которую только что подал, будто бы птицу какую прихлопнул, пригнулся, в четыре прыжка. Пересёк улочку, понёсся к горловине отрога, выходящего к базарной площади.
Одна цепочка солдат потянулась за Негматовым, будто нитка за иголкой, по левой стороне улочки, другая – за Князевым, по правой. Неплохо бы попытаться в тыл к стреляющим зайти, ударить оттуда ногою по заду, но на это время надо, а счёт у времени жёсткий, на секунды идёт, промедли они несколько секунд – душманы сомнут нашу охрану и ребят Наджмсамы; да потом, они не такие уж и дураки, подготовку где-нибудь в Мирам-Шахете, Чирате или Парачинаре прошли основательную, не пустят к себе в тыл. Много их развелось нынче, этих лагерей, особенно в Пакистане, – куда ни плюнь, обязательно в лагерь по подготовке душманов попадёшь. У необученных вряд ли трассирующие магазины к автоматам были бы, необученные всё больше с тяжёлыми бурами ходят, потеют, ругаются.
Узенький неровный отрог они промахнули на одном дыхании, мигом, у спуска, у самой горловины, выходящей на базарную площадь, залегли. Надо было оглядеться, отдышаться.
Душманы оттянулись от палаток с электростанцией, целиком переместились на рынок: тут им было удобнее. Горловина улочки, горбатая, молитвенно ниспадающая к базарной площади, пыльная, замусоренная целлофановым рваньем, старыми пакетами, обрывками каких-то листовок и газет, была пуста. Словно никогда тут не стояли, притулясь лопатками к стенке, темноликие, с иконными блестящими глазами мужики, торгующие пилками и ножничками для обработки ногтей, коричневобородые, с неспокойным колким взглядом дяди, продающие целебное горное мумие, белобровые, с угасшей растительностью на лицах старики, думающие уже не столько о мирском, сколько о возвышенном, небесном, о предстоящем разговоре с Аллахом, к которому каждому из них надлежит вскоре отправляться. Пустота улочки была недоброй, предупреждающей о крови, о том, что всему есть предел и что давно канувшее может вернуться, стать неведомым, новым. Чёрт побери, что только ни лезет в голову, о какой только чепухе ни думается!