— Ну, зачем связался с ним? — вяло произнес он. — Нехорошо получилось.
— За душу он меня взял, холодный гад, — сказал Бубекин, как бы извиняясь. — Вы всего, не слыхали, Владимир Михайлович. Он тут разговорился, что ставку делал на нас, будто в очко играл. Что на деньги с русских походов откроет какое-то предприятие в Нью-Йорке. Снегирева чуть не стошнило.
— Нехорошо, вроде хвастовства получилось, старпом, — сказал капитан-лейтенант Ларионов.
— Сам чувствую, что нехорошо, — покосившись на Калугина, пробормотал Бубекин.
— И разговоров таких не нужно допускать в кают-компании.
— Есть не допускать таких разговоров, — четко сказал Бубекин.
Он вышел из-за стола, подошел к никелированному кругу барометра, постучал ногтем по стеклу.
— Как барометр, Фаддей Фомич?
— Падает, Владимир Михайлович.
— Второе, Гаврилов! — крикнул Ларионов, вытирая губы салфеткой.
— Разрешите выйти из-за стола, — приподнялся Калугин.
— Прошу! — сказал задумчиво смотревший на него капитан-лейтенант.
Кают-компанию покачивало сильнее. Стараясь ступать как можно более твердо и широко, Калугин прошел в каюту Снегирева и, сбросив валенки, забрался на отведенную ему верхнюю койку.
В коридоре раздался дружный смех нескольких людей, задержавшихся у двери в каюту.
— Этот рассказ про фашистскую трусость я на переднем крае от разведчиков слышал, — донесся голос Снегирева. — При случае, за перекуркой, расскажите матросам… Ну, товарищи партбюро, повторяю: главная задача на сегодняшний день в дозоре — готовность к бою всех механизмов и наблюдение. Не только для сигнальщиков — для всего личного состава на верхней палубе. Пусть агитаторы напоминают почаще: кто в море первый увидел врага — наполовину уже победил. Свободны, товарищи. Мичман Куликов, зайдите ко мне.
Калугин лежал в полудремоте. Поскрипывали переборки, звякали кольца портьеры, отделяющей койку от письменного стола. Белый плафон мягко светил с потолка. Как всегда в походе, иллюминаторы над столом были туго задраены стальными крышками. Громко тикали стенные часы рядом с телефонным аппаратом.
Портьера слегка сдвинулась от качки. Из-за ее края было видно, как мичман Куликов присел на диванчик, напряженно глядя на Снегирева.
— Огорчил ты меня своим высказыванием, Василий Кузьмич, — сказал, помолчав, старший лейтенант. — Пойми как коммунист: при таких установках морально-политическое воспитание людей запустить недолго.
— Да что их агитировать, товарищ старший лейтенант! — упрямо сказал мичман. — И так все понимают. Зубами фашистов готовы загрызть.
— А дым почему допустили?