— Ну, вам налево, матросы? А мне, как нарочно, направо.
— Понятно, — буркнул Филиппов. — Уточнений не надо.
— Вы, значит, в Дом флота? Я тоже, может, попозже подгребу.
— Ты как раз подгребешь, — скептически сказал Зайцев.
Чтобы сократить путь, Михаил шагнул прямо в снег, провалился по щиколотку начищенным, как зеркало, ботинком. Выбрался на обточенный ветром гранитный скат.
— Наказанный Дон Жуан де Маранья! — крикнул вслед Зайцев. — Вот она, непривычка к сухопутью. Ножки не застудишь?
— Она ему посушит. Они договорятся, — добавил Филиппов.
Не отвечая, Старостин прыгал по камням, направляясь к верхней линии домов.
Они не обижались на Михаила. Знали — нынче у него решающий разговор. Почему-то Аня не вышла к кораблю, хотя, конечно, весь город уже знал, что «Громовой» ошвартовался у стенки. Матросы все пошли бы поддержать друга, если бы тактика не подсказала другого решения. Михаил был серьезен и сосредоточен: у него будет с Аней окончательный разговор.
Так же торопливо они шли к Дому флота. Быстро темнело. Голубые иглы прожекторов шарили за сопками где-то очень далеко. Бледные зарева залпов вновь и вновь вспыхивали на краю неба, пересеченного горным хребтом.
— А наши бьют! Все наши корабли бьют! — сказал Филиппов.
— Серьезное началось дело, — повторил Зайцев… — В библиотеку сразу зайдем или после? И в редакцию еще зайти нужно.
— Давай сейчас в библиотеку, а в редакцию попозже, — откликнулся Филиппов. Он волновался за свои стихи, но ведь нужно же было дать редакции время познакомиться с ними!
У него и у Зайцева торчали подмышками библиотечные книжки. У Зайцева первая книга «Анны Карениной», у Филиппова — «Введение в высшую математику». Им, собственно, некуда было спешить. Здесь их не ждал никто. Вот если б корабль пришел в Архангельск, тогда другое дело. Тогда Филиппов тоже торопился бы расстаться с друзьями. Но он не волновался бы так, как Михаил. Его Маша не дала бы ему повода так волноваться.
— Значит, уговор, матросы: в случае тревоги собираемся вместе, решаем по обстановке, куда итти, — сказал Филиппов.
— О чем говорить! — откликнулся Афонин.
Все это время он молчал, только старался итти в ногу с остальными такой же немного раскачивающейся морской походкой. Он чувствовал себя лучше, крепче, как-то свежее. Странное дело: после последней вахты крепко спал, несмотря на качку, несмотря на то, что волны сильнее, чем всегда, скреблись в борт и его почти сбрасывало с койки.
Страхи, о которых он говорил со старшим лейтенантом, как-то померкли, не мучили больше, будто Снегирев вскрыл какой-то долго назревавший нарыв.