— И я о тебе думаю, Миша, — мягко сказала Аня. Михаил, глядя неотрывно, вслушивался изо всех сил. — Разве я, Миша, не понимаю, как вам трудно, какая война идет. Мы, девушки, тоже кое-что понимаем… Только не будем опять об этом… Не за тем я сюда приехала, чтобы замуж выйти, — совсем по-другому, застенчивым, горячим шопотом добавила она.
— Я этого и не думаю, Аня, — жарко вымолвил Михаил. — Но уж коли встретились, понимаем друг друга… Я так понимаю, Анюта, что тебе слово как боевой подруге даю и никогда не нарушу. И ты мне дай слово.
Он обхватил Анины плечи, запрокинул голову. Чувствовал под рукой мягкую прядь волос, грубый мех воротника. Ее нежная, прохладная щека скользнула из-под его губ.
— Мы советские люди, нам друг с другом играть не приходится. Скажи сейчас: хочешь мне жизнь облегчить?
Слова, так просто и задушевно сказанные старшим лейтенантом, всплывали в памяти, страстно срывались в темноту:
— Подхожу ли тебе как друг, как человека ценишь меня? Я тебя, Аня, все больше ценю как верного друга…
Он видел, что она все ближе приникает к нему, ее полузакрытые глаза совсем вплотную мерцают теплой чернью. Огромная нежность переполняла его сердце.
— Я тебе с Новой Земли чернобурку привезу, — прошептал ей в самое ухо. — Слово моряка — куплю самую лучшую.
Неожиданно и резко рванувшись, она высвободилась из его рук, взбежала на крыльцо.
«Обиделась… — похолодел Михаил. — Ясно — за чернобурку! Хорош я: русский человек, коммунист, а бухнул, как американский пижон. То — боевая подруга, а то — чернобурка»…
— Ты только, Анюта, не обижайся, — отчаянно сказал он. — Сморозил про чернобурку… Я же понимаю, ты не такая… Я от чистого сердца…
Она смутно темнела над поручнями крыльца: тоненькая прямая фигурка на фоне запорошенной снегом стены.
— Завтра приходи, — сказала отрывисто Аня, и ее голос прозвучал по-новому — холодно и чуждо. — Мне на дежурство пора.
Михаил взбежал по ступенькам, взял ее за руку.
Она отстранилась, но не очень, молчала, глядела в его яркие, пристальные, правдивые глаза. Опять совсем близко чувствовала его дыханье.
— Не сердишься, Аня? — попрежнему отчаянно сказал Михаил. — Я же понимаю, за такие слова… Это американцы своих девушек на шелковые чулки и всякое барахло ловят… Ты пойми: просто увидел, только теперь — раньше как-то глаз не доходил — у тебя воротник на шубке неважный, тебя в нем нашими ветрами насмерть просвистеть может…
«Глупый, глупый, — думала Аня. — Как могу на него обижаться! Если бы кто другой… А он это от любви сказал, правильно, что от чистого сердца… Он добрый… С виду хмурый, строгий, а какой добрый… Но как сделать, чтоб он ушел? Не могу еще решиться… Не хочу выходить замуж. Я же ему объяснила, что не за тем мы с другими комсомолками приехали сюда…