Океан качался пенными холмами, мягко вздымая палубу корабля. Волны вблизи были коричнево-серыми, с ледяным, маслянистым отливом. У горизонта мерцала неяркая зубчатая радуга слившейся с небосводом воды.
В полураскрытой двери душевого отсека стоял Зайцев, держал в пальцах недокуренную самокрутку, глубоко вдыхал морозный солоноватый воздух. Через несколько минут заступать на вахту. Он спешил подзарядиться свежим воздухом и в то же время накуриться вволю.
— Сорок! — сказал, входя в душевую, Сергей Никитин.
Никитин только что проснулся, но у него, как всегда, был спортивный, собранный вид; вьющиеся черные волосы разделены ровным пробором, одна смоляная, жесткая прядь спускалась к прямым бровям. Зайцев протянул ему недокуренную самокрутку.
— Закуривайте, товарищ Никитин! — раскрыл портсигар Калугин. Он покуривал тоже, стоя среди старшин и матросов, в сизом дыму душевого отсека. Здесь, в тесном, опоясанном цинковыми корытцами рукомойников, помещении, рядом с жилой палубой, толпились, куря и переговариваясь, матросы заступающей на вахту смены. Калугин любил заходить сюда, в этот корабельный матросский клуб, вступать в непосредственный разговор с новыми друзьями.
— Ничего, товарищ капитан, я вот эту добью! — сказал Никитин, затягиваясь тлеющей самокруткой.
— Он только табак портит зря, не затягивается как надо, — разъяснил Зайцев. — Как физкультурнику ему курить не положено. Если позволите, воспользуюсь вместо него.
— Конечно, берите! — сказал Калугин.
Зайцев бережно взял папироску, прикурил у Калугина, приблизив к нему еще немного сонное после отдыха лицо.
— Что-то, товарищ капитан, союзничков наших не видно. Ребята говорят — время встречи вышло.
— Это, стало быть, они и у нас свой второй фронт практикуют, — продолжал Зайцев. — Второй фронт на английский манер. А знаете, товарищ капитан, как мы это по-русски переводим?
Матросы заранее улыбались, ожидая от Зайцева обычного острого словечка.
— Это значит: русский сражайся, гони врага, а я буду следом итти да подбирать, что плохо лежит. Вот это и есть их второй фронт.
Кругом смеялись невеселым, ядовитым смехом.
— Уж Зайцев — он скажет! Его бы к Черчиллю делегатом послать, он бы ему мозги вправил, — сказал Афонин, потягиваясь после крепкого сна.