Я вбила себе в голову, что Белл с Марком очень близки — лишь на том основании, что один раз видела их вместе. И, похоже, ошибалась. Во всяком случае, он приходил явно не для того, чтобы повидаться с сестрой. Они обращали друг на друга не больше внимания, чем на Гэри или балетных танцоров, а на самом деле даже меньше, потому что Марк всегда был вежлив и предупредителен с друзьями Козетты, а Белл казалась единственным человеком, к кому он был безразличен. И не просто безразличен — мог не обратить на нее внимания, когда она входила в комнату. Порой я замечала, как он поднимал голову и, увидев, кто это, отводил взгляд, не сказав ни слова и даже не кивнув. Не знаю почему, но мне казалось, что виновата в этом сама Белл, какой-то ее поступок.
Однажды я спросила Марка, какой она была в детстве.
— Понятия не имею, — улыбнулся он.
— Ты должен знать. Ведь ты ее брат.
В присутствии Козетты — вероятно, чтобы ей угодить, — он часто преувеличивал свой возраст.
— Я гораздо старше Белл. — Это прозвучало так, словно их разделяло не шесть с половиной, а двадцать лет. — И вечно пропадал в школе. — Совершенно очевидно, ему не хотелось об этом говорить.
В тот же день я нашла в телефонной книге фамилию Генрисон. Там был номер Марка, на Брук-Грин в Риверсайде, однако в Харлсдене никакой миссис Генрисон не обнаружилось. А почему ее номер должен там быть? Я ни разу не слышала, чтобы Белл звонила матери; вне всякого сомнения, у нее нет телефона. Я была наивна и доверчива. Верила Белл, путая искренность с честностью.
Искренность заставила ее рассказать мне о Сайласе и их совместной жизни. В своих воспоминаниях мы двинулись дальше. Но не к Козетте и Марку — на их имена она реагировала как животное на звук выстрела, — а к нам самим.
— Нет, до тебя у меня не было женщин, — сказала она. — И если уж на то пошло, после тебя тоже.
— Что ты сказала?
— Я не лесбиянка. Хотя иногда жалела. В тюрьме это обычное дело.
— Тогда почему?..
— Из-за тебя, — просто сказала она.
— У меня не было ни одной женщины до тебя.
Она засмеялась своим сухим, дребезжащим смехом — такой смех называют «грязным», язвительным, самоироничным — и сказала:
— На меня что-то нашло. В ту ночь, когда я надела платье. Подумала, что тебе это должно понравиться. И не ошиблась, правда?
— А тебе разве нет?
— Да, конечно. Мне это нравилось, но казалось несерьезным. У тебя тоже было такое чувство?
— Нет. Я все воспринимала всерьез. Но мне приходилось слышать подобное от других дилетантов.
— Что значит «дилетантов»?
— Голубых, которые пытались стать нормальными, и нормальных, которые пытались стать голубыми.