перевернула и внимательно изучила, словно искала клеймо на серебряной вещи. Потом выглянула из окна — вне всякого сомнения, чтобы убедиться, что Козетта далеко и не может нас услышать.
— Думаю, Козетта оставит все тебе.
— Что?
— Я имею в виду завещание. Ты должна знать, о чем я. Когда она умрет, этот дом и все деньги достанутся тебе.
— Не знаю. Вряд ли у нее есть завещание. Зачем? Она не собирается умирать.
Белл снова подошла к окну. Фрамуга была слегка приоткрыта. Белл закрыла ее и повернулась к окну спиной.
— У нее ведь рак, да?
— С чего ты взяла?
Она не ответила, и ее молчание повергло меня в ужас. Я вскочила:
— Кто тебе сказал? Ты что-то от меня скрываешь?
— Я знаю не больше твоего. Думаю, у нее обнаружили рак, когда делали соскоб или что-то там еще.
— Ничего они не обнаружили — Козетта абсолютно здорова. Потом она проходила осмотр. Все в порядке. Наверное, проживет еще лет тридцать, дольше меня.
— Понятно, — медленно и задумчиво произнесла Белл, словно тщательно что-то взвешивала в уме, перебирая варианты и отбрасывая негодные, а затем повторила: — Понятно.
Именно с этого момента я отсчитываю свою злость на нее, отвращение и ненависть. Эти чувства очень похожи на любовь, правда? Я злилась, потому что ее слова подтвердили давние опасения, что Белл не любит Козетту, и щедрость последней не вызывает у нее благодарности; что, живя за счет Козетты, не платя за квартиру и еду, Белл не испытывает к ней ни любви, ни симпатии.
— Я работала, и мне не хотелось бы прерываться. Уйди, пожалуйста. — Такого тона в отношении Белл я себе еще не позволяла.
Она ушла, но работать я уже не могла. Мысленно повторяла наш разговор, слово в слово, и несмотря на предположение, что Белл действительно думала, что я унаследую состояние Козетты, и хотела этого, ни злость, ни сердечная боль нисколько не ослабли. Я считала, что ее вопрос вызван исключительно заботой о будущем благополучии «подруги», покровительством которой она собирается воспользоваться. Если хозяйкой буду я, то при удачном стечении обстоятельств даже после смерти Козетты ей будет гарантирован здесь кров и стол, причем еще более роскошный. Мне казалось, что меня используют — и с самого начала использовали. Может, Белл подружилась со мной и подстроила нашу длившуюся несколько месяцев связь только потому, что видела во мне приемную дочь и наследницу богатой женщины?
Разумеется, я ошибалась. Льстила себе, преувеличивала свое значение. И даже представить себе не могла, что заставляло Белл задавать эти вопросы. Я слышала ее удаляющиеся шаги на лестнице, потом звук — громче обычного — закрывающейся входной двери. Белл почти хлопнула дверью. Меня всегда разбирало любопытство, куда она ходит — может, просто гуляет или навещает один из уголков Лондона, где выставлялись красивые вещи, Кенсингтон-Черч-стрит, Кингз-роуд или Камден. Вернулась Белл около шести и уселась перед телевизором вместе с Тетушкой, а этажом выше Козетта слушала Марка в радиосериале, где его герой женился и только что вернулся из свадебного путешествия.