— Не понимаю, как это вообще взбрело в голову?
— Что — это?
— Переехать ко мне. Тебе что, дома плохо?
— А то! Ты их видел?
— Ты не любишь родителей?
— Очень люблю. Потому и бегу от них. Невыносимо смотреть. Они же истраченные, высосанные. Коммерсанты! Лучше я при тебе буду служанкой, чем с ними тюки на рынок таскать.
Глаза ее наполнились слезами, и я перевел разговор на другое.
— Тебе неинтересно, что вчера произошло?
— А-а, я тебе не верю. Кто это Щуку посадит? Да у них вся милиция на побегушках. Но это неважно.
— Что — неважно?
— Я все равно туда больше не вернусь.
Как истинная женщина, хотя и юная, она не умела договаривать свои мысли до конца, и то, что утаивала, было неизмеримо важнее того, что произносила вслух. Лет двадцать мне понадобилось, чтобы понять и оценить это женское свойство.
— Когда же ты решила, что будешь жить со мной?
Улыбнулась, слезы высохли.
— Не усложняй, Иван Алексеевич. Я хоть молодая, да не дурочка. Вижу, как ты маешься. Влюбился — и маешься. Не надо, успокойся.
— Чушь какая-то, — заметил я неуверенно.
— Нет, не чушь. Ты так устроен, все привык взвешивать, рассчитывать, оглядываться вокруг — кто что скажет, не осудят ли. Вы все так устроены. Вечно создаете изо всего проблемы, а проблемы никакой нет. Нам хорошо вместе, верно? Ну и ладушки. Не надувайся только, как сыч. Покантуюсь у тебя недельку или месяц — сколько понравится. Надоест — прощай Оленька. Вот и все. Не замуж собираюсь.
— И на том спасибо.
— Замуж мне, пожалуй, рановато. Захочу ребеночка родить, тогда подумаю. В любом случае тебе ничего не грозит. Ты в мужья не годишься, любимый.
— Почему это?
— Потому.
— И все-таки — почему? Раз начала, договаривай.
— Господи, Иван Алексеевич, ну какой из тебя муж? Ни кола ни двора.
— Как это ни кола ни двора? А квартира, а машина?
— Вот эта тачка? Да мне месяц назад один итальянец, Джанни Флоретти, фирмач настоящий, руку и сердце предлагал, и то я отказалась.
— Почему же отказалась?
От ответа уклонилась, коснулась моей руки:
— Не обижайся. Я ценю, что ты для меня сделал.
— Что я для тебя сделал?
— Как же! В квартиру ночью пустил, денежки заплатил за целых две недели. Бандюков не испугался, задницей рискнул. Это настоящая любовь…
— Все сказала?
— Я же не отказываю тебе окончательно. Поживем — увидим.
Беда не в том, что я увлеченно поддерживал бредовый разговор, а в том, что сердце сладко екало в такт ее словам. Вне зависимости от того, что она произносила, Оленька казалась мне умной, ироничной и сверхъестественно желанной. Крепчало любовное наваждение, замешенное на возрастном слабоумии — и что с этим делать? Так микроб проникает в кровь. Единственное лекарство — переболеть, переждать, пока организм сам с этим справится.