Вот уже несколько часов я исподволь наблюдал за этим жизнерадостным человеком, и надо заметить, он был мне симпатичен. В его темных веселых глазах не было алчного блеска, этакой кастовой приметы, которая отличает всех тех, кто называется «новыми русскими». За весь день он не позволил себе ни одного резкого замечания, ни разу не насупился, и каждое, самое легкое движение его ума дышало таким спокойствием, какое внушает, к примеру, течение полноводной реки. Если он и был крупным бандитом, то безусловно с хорошими манерами. А за одно это можно многое простить.
Ужин удался: напился один я. На каком-то промежуточном этапе Полина вдруг взялась ограничивать спиртное, как заправская жена, впрочем, делала это с милыми ужимками. Как заправский муж, я дулся и просил оставить меня в покое. Сколько выпил Трубецкой — не знаю: вроде, шел наравне, но вовсе не пьянел. Несколько раз они с Полиной танцевали. Я ревниво наблюдал. Среди двух-трех-четырех пар, слившихся в натуральном оргастическом экстазе, они выгодно выделялись. Трубецкой галантно поддерживал даму за талию и что-то нашептывал, Полина, гибко отклоняясь, то и дело заливалась смехом. Про раненое плечо как бы напрочь забыла.
Запомнилось, как возвращались ночью в отель по умытому дождем Парижу. Невысокий город, плывущий по чернильному асфальтовому озеру, со множеством разноцветных огней, настырно подмигивающих изо всех углов. Я решил спьяну, что мы где-то на Черном море, возможно, в Ялте. Однако Трубецкой, под локоток обводя меня около чугунной тумбы со львами, уверенно возразил:
— Нет, это Париж. Даже не сомневайся, Мишель!
8. ПАРИЖСКИЕ НЕДОРАЗУМЕНИЯ
Вся прежняя жизнь — псу под хвост. От нее только и осталась утренняя дрожь от выпитого накануне.
Полина подала кофе в постель. На ней что-то накинуто, но впечатление, что голее голой.
— Где Трубецкой? — проворчал я, продолжая быть капризным мужем.
— У себя в номере. Этажом выше.
Присела на постель. В ясных очах безмятежность и нега. Ласково положила руку на мое бедро. У меня было подозрение, что нынешнюю ночь она провела не со мной, а этажом выше, но я его придержал при себе. Кофе горячий и сладкий, с капелькой молока — именно как я любил.
— Знаешь, милый, хоть ты и пьяница, как все писатели, но Эдик от тебя без ума.
— В каком смысле?
— В самом прямом. Похвалил меня. Сказал: в кои-то веки, Полюшка, завела себе интеллигента.
— А до меня были кто?
— Прости, Миша. Ты правда Эдику понравился, и это очень важно.
— Почему?
Улыбалась отрешенно.
— Просто ценю его мнение. Он мне как старший брат.