Есия пожала плечами:
— Всякое бывает. Может, заснуть не могла, решила в ванной расслабиться. А может, сердечная недостаточность или еще что. Вскрытие делали? Какая официальная причина смерти?
— Утопление, — буркнула Роза Карловна и перекрестилась. — Тамара Макаровна взрослая женщина, разве она не понимала, что так делать нельзя?!
Беспокойно оглядевшись по сторонам, Герман хотел выбраться из узкого пространства, в котором оказался. Он попытался повернуться и встать, но тут же был остановлен грозным окриком:
— Не надо!
Герман с детства послушанием не отличался, а сейчас моментально подчинился. Смиренно сложил руки и замер, будто мертвый. Голос же, словно обрадовавшись покорности, сразу же монотонно забубнил. Да все о душе, о любви, о смерти. Тихий, размеренный, он укачивал как на волнах.
«Или в колыбели», — подумал Герман и сонно заулыбался. И тут же пригрезился ему дом его детства и мать, склонившаяся над колыбелью. Тонкая, изящная, словно сотканная из света и пены кружев, она глядела на него и улыбалась. Его ангел-хранитель, ушедший на небеса так рано. Но сейчас — он чувствовал это! — она была снова с ним. Провела рукой по его волосам и поцеловала теплыми губами в лоб.
— Мама, — прошептал Герман.
Он протянул руки, чтобы обнять ее, прижаться к родному плечу, но она вдруг растаяла. И остался лишь запах ванили, хвои да морозной утренней свежести.
— …всякий, делающий грех, есть раб греха, — опять ворвалось в сознание гундосое бубненье попа.
— Не буду слушать, не хочу! — воспротивился Герман. — Пристал как банный лист, бу-бу да бу-бу. Отпустил бы уже домой к Марфе, мне ей пару вопросов задать нужно. Хочу спросить, как я все-таки сюда под эти доски попал? Ведь это она перед тем мне медовухи принесла… Наверное, налила какого-то зелья в кувшин. Не зря, ох не зря про Марфу говорили, что она с местной ведьмой дружбу водит. А я все не верил.
Как все это началось? Поставила Марфа кувшинчик на стол, присела на краешек стула и принялась пристально глядеть, как Герман кулебяку с грибами доедает.
Он в ответ лишь усмехнулся:
— Чего расселась, налей! — и с удовольствием увидел, как мгновенно посерело ее лицо и дрогнули в обиде губы.
Марфа махнула рукой служанке, и та бросилась выполнять приказание.
Нет, Герман не был равнодушен к жене. Совсем даже наоборот! Он любил ее. Любил так, что порой ему хотелось сжать ее в объятиях и держать. Иногда он ловил себя на мысли, что в этом есть нечто извращенное. Так от большой и нежной любви маленький мальчик крепко сжимает птичку в кулаке. А потом не понимает, отчего она испустила дух.