А ты между мужем и мною выбрала, конечно, меня. Я легко и поспешно приняла твою жертву. И за это прости…
Когда главное в жизни любовь, сосредоточиться на чем-либо другом невозможно. Заслуживал ли Марк такого моего обалдения? Но разве любовь учитывает заслуги или отсутствие оных? Хотя я гордилась тем, что Марк обладал не только впечатляющей фигурой, но, как я была уверена, и впечатляющей эрудицией. Он умел поддерживать разговор и с физиком, и с литературоведом, и с коллегою-археологом… Он мог, к примеру, доказать так убедительно, будто являлся опытным музыковедом, что Сальери вовсе не отравлял Моцарта, потому что его, Сальери, учениками были Бетховен, Шуберт и Лист: «Зачем ему было одного великого отравлять, а трех других взращивать?» Свои познания Марк обнаруживал деликатно, не свысока, а так, словно все, что ведомо ему, известно и его собеседникам. Только они подзабыли, а он им напомнил…
«Начитанность — это еще не знания. Энциклопедист же — не тот, кто заглядывает в энциклопедии, а тот, кто сам познал, изучил… Ну, а искусство поддерживать разговор — не искусство в буквальном смысле, — охлаждала ты мою восхищенность. — Он умеет производить впечатление? Но впечатление — фактор поверхностный. Кстати, про Сальери я слышу уж какой раз! Хоть бы о Малере или Прокофьеве для разнообразия что-нибудь рассказал… Это посовременнее!»
— Чем бездумней восторги, тем горестней разочарования, — предупреждала ты меня.
Но разве любовь прислушивается к советам? К тому же я была «непослушной девчонкой» — и непременно корректировала, а чаще игнорировала, твои профилактические предупреждения. «Даже если бы все знания и умения Марка были бездонно глубинными, ты бы уберегала меня от погружения в те глубины, так как в глубинах можно и утонуть», — мне выгодно было думать подобным образом.
В действительности ты, мамочка, не признавала любую поверхностность, потому что сама все делала основательно или, согласно твоей собственной формулировке, «дотошно». И раз уж собралась в Израиль, сразу же приступила к изучению иврита. Не к знакомству с ним, а к ежедневному, многочасовому общению. И меня, естественно, втянула в то общение, хоть я отбивалась:
— Марк в совершенстве владеет английским — и нам этого хватит!
— В совершенстве дано знать язык той земли, на которой родился и вырос. Белорусским он и правда безупречно владеет.
— И русским!..
Я отчаянно защищала престиж Марка, а ты защищала мою судьбу. Я не понимала, что престиж не может быть важнее судьбы. Прости меня, неразумную. И непослушную…
«А вы нарушаете предписания?» — это был голос того профессора, который заведует отделением. Что-то он ко мне зачастил… «Как раз предписания я и записываю!» Сейчас ему переводят мое вранье на иврит.