Женщину из «чертова колеса» я не знал, — и потому, не задумываясь, выбрал для сочувствия свою пациентку.
А он продолжал передо мной распахиваться.
Все сводилось к одному и тому же: второй женой своей он безысходно околдован, заворожен, но и первую вышвыривать из жизни немыслимо: как матери или старшей сестре, он ей многим и безмерно обязан… Таких слов, как «немыслимо» и «безмерно», Валентин не произносил, но они подсказывались интонацией, выражением лица.
Годами он был старше «старшей сестры», но как ребенка, пусть и взрослого, она его взращивала, а иногда и заслоняла собой.
Значит, именуя мою пациентку «дитем», да к тому же «избалованным», их общая дочь не была справедлива. Я подумал, что сберегать в себе такого ребенка не обязательно… Да и сходство с отцом она себе, по-моему, вообразила. Общих черт я, как ни всматривался, не обнаружил. Разве что подбородки у обоих были настоятельно волевые, но воля разных людей служит и разным целям.
Светлана не замечала предательства дочери. Ее нрав, привыкший к взаимопониманию и сердечности, не научился атаковать и был лишен иммунитета по отношению к атакам со стороны.
Согласно исповеди «взрослого ребенка», выходило, что как раз Светлана расставалась не только со своим мужем, но и со своим сыном. Горестная и запутанная получалась коллизия. «Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему…» Прав был Лев Николаевич.
Я пробормотал что-то нелепое о его долге перед единственной дочерью.
— Ни на миг не забываю о ней… Появился, откровенно говоря, и долг перед дочерью будущей.
— Она ожидается?
— Через пять с половиной месяцев.
Его открытость требовала и точности в цифрах. Коллизия в своей запутанности все усложнялась.
Поразительно, что и меня тянуло перед ним распахнуться. Я пороптал на трудности исполнения врачебных обязанностей. И вдруг, вместо того, чтобы попробовать, служа своей пациентке, склонить его к возвращению, стал выражать мужское понимание и сожаление. Он располагал к бесхитросности и отсутствию формальных телодвижений.
Растрогавшись, я возжелал умиротворить его психику — и перебрал все забредшие в память факты, когда великие, подобно ему, разрывались тупиковыми личными проблемами. Припомнил семейные перипетии Тютчева, Бунина, Маяковского… Получалось, что «раздвоенное» семейное существование было главным образом бедою писателей. Похожие факты чужих страданий, повторюсь, всерьез никого не успокаивают. Но все-таки…
Через час я обязан был доложить моей пациентке о состоявшихся переговорах. Которые для ее грядущего, как пишут о переговорах политических, завершились безрезультатно. А для меня знакомство с бывшим супругом стало бесспорным приобретением. Я приобрел, а она утеряла… Только масштабы того и другого были несравнимы, конечно…