Звонкий веселый смех, который в последнее время редко слышался в замке, сорвался с губ Альеноры.
— Уверяю вас, не над вами, дорогой герцог. Вовсе нет, я смеюсь над всеми менестрелями и поэтами, воспевавшими любовь. Меня уверяли, что я не безобразна, и я ездила по свету больше любой другой женщины. У меня уже было три брачных предложения, но ни один человек не произнес ни слова о любви, французский король сказал мне: «Сударыня, достигнута договоренность, чтобы мы поженились. Надеюсь, я не внушаю вам отвращения». Затем был один эмир, проживающий в Антиохии, который обратился ко мне через дядю, выступавшего в качестве переводчика. Тот заявил буквально следующее: «Если вы бросите своего мужа, я отделаюсь от старой жены, и вы будете править остальными». Его можно извинить: он — сарацин. Но для вас, милорд, мне трудно найти оправдание; не менее трудно в этих обстоятельствах решить: действительно ли вы добиваетесь моей руки или же вам нужна моя помощь в борьбе за английский трон.
Альенора говорила, смеясь и поддразнивая, но на лице Генри не появилось ответной улыбки. Он отступил и сердито сказал:
— Черт возьми, сударыня, я был о вас лучшего мнения! Год тому назад при французском дворе во время разговора — вы сидели красивая и невинная, как цветок, — наступил момент, когда вы несколькими словами отмели прочь вздор и болтовню и сразу коснулись самой сути вопроса. Я изумился. Единственная женщина из десяти тысяч, подумалось мне, и я едва мог вежливо беседовать с Луи: зависть одолевала меня. Как только вы стали свободная и правила приличия позволили мне приехать, разве я не последовал за вами по пятам, глотая пыль, поднятую копытами ваших коней, хотя я знал, что, прослышав о моей затее, Людовик VII назовет меня неверным вассалом и, вероятно, нападет на мои владения?
Генри повернулся и принялся шагать из угла в угол, как делал всегда в минуты возбуждения. Затем более спокойно он продолжал:
— Я сказал: «С Божьей помощью и вашей», — но не думайте, что я не обойдусь без вашей или чьей-либо еще помощи. Не скрою, поддержка Аквитании заметно увеличила бы мою мощь, но если бы даже вся Европа погрузилась в морскую пучину, оставив меня на поверхности в одной ночной рубашке, то и тогда я или завладел бы английской короной, или же погиб, пытаясь до нее дотянуться. Это мое право. И если узурпатор, который изгнал мою мать и довел страну до руин и нищеты, не признает добровольно правомочности моих притязаний, я силой его заставлю. Говоря «С вашей помощью», я имел в виду, что, когда английская корона украсила бы вашу голову, вы бы чувствовали: она принадлежит вам по праву, а вовсе не потому, что какой-то угодливый политик договорился о нашем браке, или потому, что у вас красивое личико. Черт подери, и я, глупец, подумал, что подобная точка зрения встретит у вас одобрение.