Закончив с осмотром, Анастасия Даниловна сказала:
— Вам рано выписываться, Вера Вячеславовна. Вам обследоваться надо. Неврологическая симптоматика неясного происхождения — это может быть очень серьезно!
— Что вы мне голову морочите своей нервной симптоматикой! — возмутилась Озорицкая. — Говорю же вам — весь спинной мозг отлежала, оттого и руки отнимаются! Или вы думаете, что если я актриса, то совсем не разбираюсь в медицине? Разбираюсь, да получше вашего!..
«Получше вашего» вызвало у Коростылевского короткий смешок.
— …Я же знаю, почему вы не хотите меня выписывать! — продолжала накручивать себя Озорицкая. — Популярности дешевой ищете! В лучах чужой славы погреться норовите! Как же — пока я здесь, от журналистов отбоя нет…
«Сейчас Даниловна ей выдаст!» — подумал Коростылевский, наблюдая за тем, как тяжелеет взгляд заведующей отделением. Что-что, а «выдать» Анастасия Даниловна умела. По первое число, выше крыши, так, что добавки никогда не просили.
Заведующая отделением сдержалась. Дала пациентке возможность выговориться, то есть — наораться, а потом сказала:
— Выписывать сегодня не будем. Покажем невропатологу, а там решим.
— Я уйду! — пообещала Озорицкая, поправляя халатик на высокой упругой груди, стоившей целое состояние (делали в Лондоне). — В чем есть уйду!
— Да хоть безо всего! — ответила Анастасия Даниловна, никогда не поддававшаяся на шантаж. — Если вам охота разгуливать в феврале по улицам в чем мать родила — то я вам этого запретить не могу, да и не собираюсь. Только учтите, что…
— Это вы учтите, что у меня съемки! — перебила звезда больших и малых экранов.
— Съемок много, жизнь одна, — ответила Анастасия Даниловна и вышла из палаты.
— Вера Вячеславовна, будьте благоразумны, — попросил Коростылевский. — Мы же не просто так…
— А вы, Максим Павлович, не можете распорядиться, чтобы мне выдали одежду? — проворковала Озорицкая, пуская в ход часть своего богатого арсенала — доверчивый взгляд широко распахнутых глаз, ласковую улыбку, страстную хрипотцу в голосе и томное, как бы приглашающее к чему-то, движение плечами. — Вы же не такой, вы до-о-обрый…
Согласившись, Коростылевский мог бы получить в награду поцелуй и несколько ласковых слов, но он не согласился. Помотал головой и сказал:
— Это невозможно.
Озорицкая придала лицу выражение «как же я вас всех ненавижу!», демонстративно отвернулась и уставилась в окно. Коростылевский ушел. Едва он вышел из палаты, как Озорицкая схватила с тумбочки мобильный телефон и позвонила заклятой подруге Анне, тоже актрисе, но рангом пониже, «второплановой», то есть играющей роли второго, а то и третьего плана. В академических и близких к ним театрах подобных актеров называют «театральным горошком», недвусмысленно намекая как на размер их дарования, так и на то, что они являются чем-то вроде гарнира. Размеры одежды и, что самое главное, обуви у подруг совпадали.