Когда он вошел, она машинально укрылась одеялом, чувствуя себя беззащитной в своей наготе. Он закрыл дверь и немного постоял, окидывая ее взглядом. Выглядел он напряженным.
Возможно, просто устал. День был длинным. Но как бы там ни было, он тоже, видимо, вновь обрел почву под ногами, утраченную было в душистом облаке чувственности, которое окутывало их у Раджива. Его настороженность вернулась.
— Я разбудил тебя? — спросил он. Его глубокий голос прозвучал резче, чем раньше.
На мгновение ей показалось, что сейчас он повернется и уйдет. От былой пылкости не осталось ни следа.
Он выглядел строгим и собранным. Что бы ни произошло за то время, которое они провели порознь, он вновь превратился в солдата. Это был не тот мужчина, околдовывавший ее всего несколько часов назад, чьи поцелуи со вкусом карри были такими волнующими.
Трев помедлил в дверях с таким видом, будто готов был развернуться и снова уйти. Волнение, охватившее ее в этот момент, говорило о том, как сильно она заблуждалась, полагая, что вернула себе самообладание.
Но он не ушел. Наоборот, сделал шаг к кровати. Она напряглась, но он остановился, взял потертый стул, стоявший у стены, и поставил его на середину комнаты. Сев, он показал на свой сапог и сказал:
— Мне нужна твоя помощь.
Она встала с кровати, опустилась перед ним на колени и ухватилась за тяжелый сапог — осторожно, чтобы не пораниться об острые шпоры. Потянула, но сапог не поддавался. В такой позе она чувствовала себя жалкой, уязвимой, почти что служанкой. Но все это странно ее возбуждало. Он ее господин. Все будет так, как он пожелает.
Сейчас в нем чувствовалось нечто необузданное, что было для нее внове. Это ее пугало и привлекало одновременно.
Неожиданно сапог соскользнул с ноги. Она покачнулась назад, и рубашка на ней задралась. Под рубашкой ничего не было, и Темперанс почувствовала, как краснеет под его взглядом. Но его лицо оставалось бесстрастным, он никак не отреагировал, а просто протянул ей другую ногу. Она стыдливо зажала подол рубашки коленями, прежде чем ухватиться за второй сапог. Когда он был снят, Трев отставил обувь в сторону, встал и отнес стул к стене, по-прежнему молча.
Она вернулась к кровати и присела на край. Он не последовал за ней, а поднес руку к белой кожаной портупее, которая пересекала его мундир от плеча до пояса. Но рука замерла в воздухе, как будто он сопротивлялся тому, чтобы сделать следующий шаг. Медленно, очень медленно он расстегнул портупею, снял ее и аккуратно повесил на спинку стула, при этом ни на секунду не сводя с нее глаз. Пальцы его скользнули мимо блестящих полосок золотистой тесьмы, украшавших мундир, и взялись за верхнюю пуговицу.