Он не спеша расстегнул ее, помедлив, прежде чем перейти к следующей. Покончив с последней пуговицей, снял мундир и так же аккуратно повесил его на спинку стула.
Пока он снимал эти внешние атрибуты своей профессии, в каждом жесте все отчетливее чувствовалось его железное самообладание. Он настоящий солдат. Даже страсть не может заставить его торопиться. Он как будто знает: то, что вот-вот произойдет, рано или поздно закончится, а после этого ему снова придется облачаться в этот мундир, и он должен быть безупречным.
Он раздевался не как мужчина, охваченный вожделением. Тем не менее то неумолимое самообладание, которое он демонстрировал, медленно обнажая свое тело, возбуждало ее. Она еще никогда не чувствовала в мужчине такой животной силы. Ее дыхание участилось, когда она ощутила слабый мужской запах, исходящий от него.
Жилет присоединился к мундиру на спинке стула. Под ним была только тонкая полотняная рубашка. Когда он развязал черный шейный платок, повязанный под воротничок, его цвет отразил бездонную глубину его глаз. Под платком в глубоком треугольном вырезе рубашки была видна густая черная растительность. Темперанс не могла оторвать от нее глаз.
Он замер, и она поняла, что он наблюдает за ней. Губы его сжались, шрам побелел. Стой же преувеличенной медлительностью, с которой снимал мундир, он взялся за край рубашки и стащил ее, обнажая мускулистые руки, блестевшие в мерцании свечи, словно намазанные маслом, крепкие, с отчетливо выступающими венами.
Она видела такие руки у мужнин, которые работали в кузнице при отцовской фабрике, и у мужчин, которые трудились в поле на сборе урожая. Мускулы перекатывались, когда он бросил рубашку на стул.
Как она осмеливалась заигрывать с таким мужчиной? Как ей удавалось так долго ускользать от него, такого сильного, с такими железными мускулами и внутренним стальным стержнем? Теперь уж он возьмет то, чего хочет. У нее больше нет выбора. И хотя это должно было пугать ее, властная сила его тела по-прежнему притягивала к нему. Она жаждала почувствовать, как эти руки прижимают ее к груди, ощутить себя в его власти, хотела, чтобы он овладел ею.
Да что же это с ней?
Это не тот обаятельный мужчина, чьи глаза искрились, когда он флиртовал с ней сегодня вечером. Это не тот мужчина, с которым она чувствовала себя в безопасности, которым могла управлять при помощи средств, никогда раньше не подводивших ее: своей красоты и готовности рисковать.
Темперанс больше не чувствовала себя с ним в безопасности. Она не понимала, что он сейчас делает и почему это так сильно возбуждает ее. Ему незачем так ее дразнить. Разве он еще не догадался, что может возбудить ее одним-единственным поцелуем? Она ведь чуть не отдалась ему там, у Раджива. Зачем же он так медлит?