— Атахан, не сердись на меня. Ты мне уже дважды, трижды ответил о ноже. Но, может быть, ты так, сгоряча. Это действительно уникальное произведение искусства. И подарить его?.. Да, если хочешь, и продавать-то не стоит… Но там он был бы в верных, любящих руках…
— Он в самых верных, в самых любящих руках: она мне отдала столько тепла, что мой подарок — пустяк. Не сердись, не будем больше о ноже.
— Ну ладно, академик меня без твоего ножа зарежет. Да, Атахан, возьми на память две пластинки. Одна — Шопен, вторая с теми двумя украинскими песнями. Помнишь, когда ты у меня дома был, тебе эти вещи понравились…
Атахан пожал ему руку.
Карпенко попрощался со всеми, прихватил чемоданчик и, обнимая букет, сел в машину. Машина поехала. Оборачиваясь, чтобы еще раз махнуть на прощание, Карпенко с удивлением заметил Курбана. Тот, приложив обе руки к сердцу, с виноватым видом почтительно поклонился и икнул.
«Хорош специалист… по коньячку», — ухмыльнулся, отворачиваясь Карпенко.
Сегодняшнее возлияние Курбана было случайным. В поисках галстука Курбан, после того как проспал за домом, сидя на катушке с тросам, на рассвете неслышно, подобно святому духу, вознесся по ступеням на второй этаж и проник в комнату. В ней, как ему чудилось, еще звучали пощечины, отвешенные Атаханом. Промерзнув за ночь, Курбан, разумеется, обрадовался, что в бутылках остался коньяк. Выпив из горлышка и не закусив, он заметил свой галстук на дверной ручке. Не успел его снять, как внизу раздались шаги.
Курбан метнулся, опрокинув ведро с побелкой, в смежную комнату: сомнений не было — возвращался Атахан. Из смежной комнаты он увидел, как бравым, спортивным шагом поднимался Огарков. Он вошел, не выпуская из рук портфеля, взял бутылку коньяка и опрокинул ее в рот. Кадык его ходил ритмично, как насос, выверенный и бесперебойный. Поставив бутылку, он вышел на лестничный пролет, на ходу отомкнул портфель, отломил кусок колбасы и, пережевывая, вышел из подъезда.
Едва смолкли его чеканные шаги, Курбан с галстуком в руке понесся по улице. Он уговорил Расула «подкинуть» его в город. Вот почему, сидя в машине, Курбан чувствовал себя неуютно. Над поселком промчался военный самолет, и Курбан вспомнил старшего лейтенанта, которого видел около парка в Ашхабаде, вспомнил его выправку, стать, уверенную силу и позавидовал ему.
Машина выезжала из поселка.
— Вах! — и брови Расула насмешливо взлетели, а орлиный нос обострился в предвкушении добычи: на солнце слепяще блеснул один, потом второй замочек на портфеле. Огарков «голосовал».
«Не надо! Не останавливайтесь!» — сказал про себя Курбан, и Карпенко его как бы услышал.