Лицо Евгения Владимировича, сквозь листву освещенное трепещущими лучами, кажется более подвижным, меняет оттенки. Пауза прерывается осторожным стуком в дверь, и на пороге — щеголеватый, упругий лейтенант. Голос его звенит, в обычные слова вкладывается какой-то добавочный смысл.
— Товарищ полковник, разрешите! — Лейтенант уже чувствует: появился не вовремя. Открытое лицо затеняется смущением. А у полковника широкая, приветливая улыбка. Это сбивает меня с толку. Он любуется офицером и мягким басом отзывается:
— Нет, голубчик, занят. Повремени…
Лейтенант лихо козыряет, прищелкивает каблуками, мгновенно поворачивается через левое плечо и бесшумно закрывает за собой дверь. Но в кабинете еще звучит его голос, еще вижу, как вспыхнули при повороте звездочки на правом погоне.
— Аж завидно! — повторяет мою мысль полковник.
Мне кажется, полковник доволен своим умением читать мои мысли. Несколько неожиданно для себя без околичностей спрашиваю довольно неуклюжее:
— Вы все знаете о своих курсантах?
— Что положено. — Ответ его из-за своей официальности почти обиден. Улыбка снисходительна, будто я задал известному математику сложнейшую задачу: сколько будет дважды два?
Его серые пристальные глаза внимательно рассматривают меня. Я поправляю очки безымянным и большим пальцами правой руки, заслоняясь от его взгляда. Опустив глаза, снова вижу на столе корреспонденцию.
— Скажите, Евгений Владимирович, это вам?
Полковник кивает выжидающе.
— Нельзя ли мне взять наугад письмо или, допустим, телеграмму и попросить вас рассказать об отправителе?
Ирония в приподнятой левой русой брови. Иронично движение правой руки с ветвистыми бледно-голубыми венами.
— Пожалуйста! — И он опускает правую руку на стол. Думается, он не готов к такому эксперименту. Однако я настойчив.
— Мне бы очень хотелось, но в этом нет никакой преднамеренности. Вот она, жизнь… случайность…
— А случайность — пересечение необходимостей, — процитировал он кого-то. Мне это помогло.
— Да, вот именно… необходимостей. Меня, Евгений Владимирович, преследует желание узнать о детстве ваших воспитанников, об их окружении. Порой невзначай оброненное слово взрослого…
— Может изменить направление жизни, судьбы ребенка? Это вы хотите сказать? — перебил он меня, помогая короче сформулировать мысль.
— Да, это, или примерно это, я и хотел сказать. Проходит детство, и мы многое забываем. Но ничего не исчезает, все откладывается в душе.
— Вы сказали о слове, оброненном невзначай, да?
Я кивнул.
— Так вот, в детстве, на мой взгляд, — и Евгений Владимирович придвинулся ко мне, — в детстве наша душа — черноземное благодатное поле, жадно ждущее семян. Но на этом поле детской души и камни могут прорасти, и, увы, порой прорастают. — Он вздохнул.