В приемной совсем еще юная, хрупкая секретарша с высокой прической наклонила розовое лицо и как бы заслонилась ладонью от повелительного голоса, раздающегося из-за двери. Атахан остановился, поняв, что пришел не вовремя. Надо уходить! Трудно повернуться. Но повернулся.
— Да я с тебя три шкуры спущу! — кричал за дверью Кулиев. — Снабженцы, называется! Я сам приеду! Да, да, да! И разговаривать нечего! — Стукнула о стол брошенная трубка, заскрипели шаги. Дверь распахнулась настежь. Из кабинета вышел взбешенный Кулиев. Прищуренные глаза утратили теплый, притягательный свет, свою проницательность. И правда, гнев шагает впереди, ум — сзади…
— Сейчас чай принесу, — сказала секретарша.
— Я в двенадцатую, на вышку! — кипя и словно бы продолжая прерванный по телефону разговор, бросил он секретарше. И тут увидел в трех шагах от себя Атахана. Исхудалое лицо… левая рука трясется…
— Почему не в больнице? — напустился на него Кулиев. — Мне уже звонила Иванова. Переполох там наделал. Идем, отвезу! Иванова сказала, что тебе еще минимум две недели лежать надо! — Кулиев властно двинулся по коридору. Атахан стоял как врубленный.
— Едем! — приказал Кулиев. — Тебе говорят!
— Не поеду!
— Почему? — свирепо крикнул Кулиев и подступил к Атахану. Но, увидев тихие воспаленные глаза Атахана, сбавил тон: — Что у тебя?
— Ничего! — Атахан направился к выходу, пряча за спину дрожащую руку.
Оторопев на секунду, Кулиев посмотрел на его руку:
— Как это ничего? — Нагнал, схватил за плечо: — А ну зайди! Зайди, тебе говорят!.. — И, полуобхватив за плечо, ввел Атахана в кабинету плотно и осторожно прикрыв за собой дверь. Дал знак секретарше: «Ко мне — никого!» Секретарша в такт этому условному знаку наклонила высокую прическу слишком поспешно: из башенки волос выскользнула шпилька.
Стараясь понять необычное состояние Атахана, но еще не одолев раздражения, Кулиев указал Атахану на диван и сам сел около. Разговор не получался. Взгляд Кулиева упал на книжный шкаф, где перед книгами лежала на виду простенькая помятая фляга с вырезанными гвоздем буквами «Рядовой Кулиев». И Кулиев невольно мысленно сделал глоток, повторив: «Аяз-хан, гляди на свои чарыки!» Аяз-хан, по преданию, бывший раб, стал царем, но чтобы не возгордиться, вешал перед собой свои старые, из сыромятной кожи, чарыки, в которых пас скот. И когда в гневе вскакивал, произнося приговор, задевал за свои чарыки и смягчался. Аяз-хану себя Кулиев не уподоблял, но фляга ему напоминала о многом. Вот отчего положил он ее на виду. По какому-то внутреннему движению Кулиев подошел к книжному шкафу, достал флягу, провел пальцем по выведенным гвоздем словам «Рядовой Кулиев».