Юлька бросилась к матери. В коридоре ее остановила Гюльчара.
— Он уехал!.. — со слезами в голосе крикнула Юлька.
— Ты его не встретила? Может, он у машины с пограничником? Почему молчишь? — тревожно спросила Гюльчара.
Девочка замотала головой и побежала. Наташа спешила ей навстречу. В первый раз увидела Юлька у матери виноватые глаза…
Возле палаты Атахана толпились больные. Взгляды обратились к Наташе в ожидании ответа, куда исчез Атахан…
Бледная, Наташа остановилась у порога, вошла в палату, зачем-то передвинула подушку и вдруг ощутила, что опустела не только больница… Нервно сдернула скатерть на тумбочке. На пол упал конверт. Быстро взяла его. Не глядя на адрес, она выхватила хрустящий плотный лист. Сперва увидела конец письма и подпись «Лейла», потом, подавляя чуть ли не ревнивое волнение, перевернула листок, на мгновение даже закрыла глаза: слово «Атахан», написанное чужой женской рукой, кольнуло ее. Пересилив себя, перевернула лист, глаза нашли дату. Да-да! Она еще не поняла, зачем ей знать дату. «Неужели он, будучи связан с другой, предлагал мне стать его женой?!» Буквы сливались, словно расплывались. Мучительно краснея, одним махом прочла и опрокинула в себя чужое смятение. И почувствовала себя лучше: она, Наташа, отказала, не задумываясь, тому, о ком столько думала другая. Наташа постигла инстинктом женщины: писала ему порядочная и красивая девушка. Она не успела сложить письмо и опустить в конверт, как чужое смятение стало ее смятением, она как бы превратилась в Лейлу и с безнадежной надеждой обращалась к Атахану. «Полно, — внутренне крикнула она себе, — что за чушь! Какое тебе дело до всего этого? Никакого!» Но внутренний голос, не прощая лжи, из сокровенных глубин души тихо, но настойчиво нашептывал: «Есть дело! Есть дело! Есть, есть, есть!»
— Он еще совсем-совсем слабый. Ему недели две нельзя вставать! — обращаясь к Наташе, ворчала Гюльчара, точно укоряя ее. Наташа отвела от нее глаза.
За тумбочкой, от всех отвернувшись, всхлипывала Юлька. Букет валялся на полу. А руки Наташи машинально, нерешительно надорвали лист письма и замерли. Письмо жгло ей пальцы, надо было скорей избавиться от него. Замешкавшись, хотя ее тянуло поднять букет, Наташа переступила через него…
В это утро Атахан, тяжело передвигая словно свинцовые ноги, томительно плелся к райкому. Теперь он понял, о чем говорил и о чем умолчал Федор. Теперь он услышал и пережил это. И сам понимал: объяснение в любви было некстати…
Силы убывали, подергивались веки, особенно левое. Попробовал придержать его указательным пальцем. Подергивалась щека. Рука не повиновалась, утратила подвижность. Внутренняя противная дрожь распространялась по всему телу. Взывал к своей гордости, а ловил себя на смирении, на жалкой и позорной покорности. В заносчивости забыл, что пытается преодолеть мало исследованную мощь змеиного яда. Ведь человек все может. Все! Но оказывается, не всегда! Он пытался преодолеть и яд отказа. А тот уже душил его. Отказывало сердце, отказывало дыхание, отказывал мозг. Атахан пытался приостановить поток воспоминаний. Но обжигающая волна взметнулась, захлестнула, закружила его. Едва не упал, изо всех сил заторопился, спотыкаясь, к райкому.