Если у Игоря вырывалось «прости меня», это значило: не простит обиды, завелся. Лучше всего перемолчать. Испытанный способ помог. Перемолчала, выдержала паузу, сбавила тон, мирно пригласила:
— Пойдем… чаю попьем.
— Ты меня вот так напоила, — ребром ладони гневно провел Игорь по горлу. — Глупо, понимаешь, глупо выходит. Когда ты меня выставила, ну не выставила, ну отшила, ну отбрыкнулась от моего варианта, я сразу же позвонил домой. Отец — на дыбы! Как, мол, отказывается? Мама — в слезы, взяла трубку, а говорить не может: «Наташа, Наташа…» — и всхлипывает, как маленькая. На службе у меня руками разводят. Место освободилось, держат для тебя, ждут. Если хочешь — просят.
— Ну чего кипятишься? — и невинно спросила: — Расскажи лучше, как новую технику осваиваешь?
— Прости меня, лучше расскажу, как мне родная сестра становится чужой! Почему ты так обидно отказываешься от помощи? Мне столько помогала — дело не в той, что мы брат и сестра, — сколько по-человечески помогала. Женился я и — счастлив благодаря тебе: послушался. Да что, черт возьми, перечислять! Всегда со спокойной душой, с открытой душой принимал помощь, веря, что когда-нибудь отвечу тебе чем-нибудь подобным. Но Почему ты, сделав для меня столько, отказываешься и от того немногого, что я тебе могу предложить? Почему? Или боишься быть мне обязанной? Боишься? Когда-нибудь обращусь за помощью, а щедрость твоя оскудеет?
— Нет, пойдем лучше чаю попьем.
Игорь остановился: ждал.
— Я себя не переделаю. Может быть, Игорек, это и выглядит глупо. Но я сама ошиблась, сама должна исправлять. И, хоть убей, я себя не переделаю… ни в хорошем, ни в плохом. Если люди так легко бы менялись, как все ладно устраивалось бы! Но смешно верить: ты поговорил со мной или я с тобой, и все изменилось. Нет, вижу, чувствую по себе: пока во мне что-то внутренне не перемелется, я и внешне не в силах переменить свой образ жизни. Да, я живу трудно, не скрываю. Многого ты и не знаешь. Но живу. А там — потеряю самостоятельность. Ну не могу тебе этого объяснить… Если хочешь, в этом необходимость самоутверждения. — Она помедлила, усмехнулась: — Знаешь, мне кажется, одним не дано дарования, а другим не дано умения его показать. О себе еще не знаю: есть у меня дарование или нет. Но хочу верить, предчувствую, что как врач — пригожусь. Одним словом, прости и прощай.
— Знаешь, Натка, тебе, может быть, кажется, что ты борешься сама с собой, а выходит на самом деле — борешься со мной, с отцом и матерью. Зачем?
— Наталья Ильинична! — Они обернулись и увидели на пороге больницы Гюльчару. При людях Гюльчара всегда звала Наташу по имени и отчеству, а сейчас особенно уважительно подчеркнула это. — Наталья Ильинична, разрешите вызывать больных на вечернюю перевязку.