— Ну, я как-то задумалась…
Аркаша присел на дерево рядом. Он ждал, что Ленка спросит, зачем он пошел за ней, и заранее волновался. Но Ленка думала о своем. Тогда он заговорил первый.
— Не знаешь, с чего Любка-то пробовала покончить жизнь самоубийством?
— Любка? Самоубийством? — тупо повторила Ленка: смысл этих слов не совсем дошел до нее.
— Зашибись — не знаешь? Она же взяла выходные и уехала в Юккогубу, к родственникам. Те ушли вечером в гости, а она выпила упаковку аспирина и вызвала “скорую”: я, говорит, отравилась.
— И умерла?!
— Да нет, с чего там умирать? Приехала фельдшер, прочистила ей желудок, по башке настучала и уехала. Нашла чем травиться — аспирином! Наблевалась только всласть…
— А чего это она — травиться?.. Так она где сейчас?
— Приехала, говорят, только из Юккогубы. Никто ничего и не понял, что она умереть-то хотела…
— А ты откуда знаешь?
Аркаша растерялся.
— Я это… Мне Ломчик сказал… То есть Анька-мелкая в Юккогубе была, а фельдшер — ейна тетка, сестра Надьки. Анька бегала к Любке, и та ей сказала, что она из-за Ломчика отравиться хотела…
— Из-за Ломчика? А что он ей сделал плохого?
— Елки-палки! Я ж тебя и спрашиваю!
— Не знаю… — у Ленки голова шла кругом: Любка травилась из-за Ломчика! Мир сошел с ума.
Они долго молчали. Медленно садилось солнце. Окуналось в озеро с барашками, как блюдце в тазик с “Фери”.
— Скажи, Аркаша, вот ты стихи о любви пишешь — ты знаешь, что такое
любовь? — начала Ленка.
— Любовь бывает разной, — сказал он, не зная, что ответить.
— …Ну да… Бывает любовь к богу. Это я понимаю. Ну, как бы чувствую. Бог — он большой и добрый. И я его люблю за то, что он дал мне родиться в этом мире, а еще потому, что он сделал мир именно таким, какой он есть. Вот таким… красивым… — Ленка провела рукой в воздухе, показывая на все, что их окружало: лес, озеро,
небо. — А еще бывает любовь к людям. К людям вообще. Ко всем. Вот они все, с одной стороны, такие же, как я, так же дышат, ходят, о чем-то своем думают. Им бывает радостно, а бывает больно. А с другой стороны, ведь они совсем другие. Все такие разные. И у каждого — своя правда, какая-то своя истина. Да? — но Аркаша не столько слушал ее, сколько смотрел. На всякий случай он кивнул. — Во-от… И я их люблю. Всех-всех. Я даже иногда об американцах думаю или о бразильцах, когда смотрю с бабушкой сериалы, я и их люблю. Мне только одно непонятно, как это так получается, что вдруг из всех, — Ленка сделала рукой тот же жест в воздухе, как будто вокруг стояли люди, — из всех выбираешь одного и любишь его больше всех? За что? Почему-то кажется, что он — особенный.