Сказав это, я с хриплым смешком лизнула разлитую кровь. Мерзко — быть может, но эта соль чужой жизни на губах, вязкая и раздражающая, всегда придаёт сил…
На миг я прижалась лбом к липкой массе на полу, а потом рывком поднялась.
Выглядела я жутко. Весь мой наряд исчез в одном из предыдущих залов, потому зрители сейчас могли лицезреть полностью обнажённое тело с жуткими, полузажившими ранами на правой ноге, испачканное кровью, своей и чужой, с волосами, сбившимися в колтун, и лихорадочно горящими глазами.
Оскалившись холёным Правящим, невольно отступившим на шаг, я повернулась к своему защитнику и тихо спросила:
— Почему ты ещё не переродился?
— Я ещё потанцую здесь и забуду прошлое. Иначе, боюсь, всё повторится.
— Что ты сделал такого, что коротаешь время в этом зале? Ты ведь сам это выбрал…
— Я тебя предал, — отозвался он, помолчав, — Прости.
— Дождешься от неё… — начала было Литтирри, но тут уж у меня сдали нервы. Резко развернувшись, я с размаху залепила этой твари пощёчину. Она взвыла, её маска треснула.
— Заткнись, — прошипела я, — Я — Верховная Жрица, а ты — неприкаянный дух. Я говорю не с тобой!
Она замерла, а я снова повернулась к Правящему, замершему в двух шагах.
— Предал так предал, чего в жизни не бывает. Иди, перерождайся! Нечего тебе делать в этом дурдоме!
— Ты прощаешь меня?
— Да.
С тихим стуком его маска упала на пол. Я увидела красивое лицо с зелёными живыми глазами:
— Спасибо, мама, — шепнул он и растаял, а у меня всё сжалось внутри. Приказав себе ни о чём не думать, я снова повернулась к Литтирри:
— Теперь ты, Правящая, предавшая свою семью. Смотри, как я танцую для тебя!
Сказав это, я картинно улыбнулась разбитыми губами и, отогнав боль куда-то вглубь, встала в танцевальную позицию, чуть согнув левую ногу, на которую перенесла вес тела, и поставив правую на носок. В таком положении я могла стоять вполне нормально, без особого дискомфорта. Что ж, Киннирра, пришло время твоей ученице доказать, что она чего-то, да стоила!
Прикрыв глаза, я приподняла вверх руки, как на начале любой тренировки, и соединила кончики пальцев. В голове набатом зазвучал голос Киннирры: «Двигать телом могут многие, девочка моя. Танцуй сейчас душой — вот что главное!»
Для чего танцовщице сердце? Для ритма.
Раз-два-три. Бой барабанов — и бой пульса. Раз-два-три. В душе нет уже больше ничего, кроме ритма и свободы. Даже боль пока отступила, а значит — пора!
Итак, начать стоит с раненой ноги, ведь боль — лучшая прелюдия. Медленно вывести ногу вперёд, натянув носок, и начертить кончиками пальцев на крови руну предательства. Резко ударить по кровавой глади, сцепив до судорог зубы, и поднять волну брызг. Прокрутиться и выгнуться, сделать волны руками, завертеться волчком и наклониться резко, низко-низко, так, что кончики волос резко бьют по алой луже под ногами. Волна — и на колени, ведь ноги после прокруток просто не держат, и стоять нет сил. Боль застилает глаза, я, к бесам грёбаным, не вижу уже вообще ничего, мне аплодируют Правящие — но я не могу закончить танец сейчас. Снова делаю упор на здоровое колено, закрываю глаза, которые видят теперь лишь алую пелену боли, и, подчиняясь барабанам, бью по крови, выгибаюсь над ней дико, по-звериному, размазываю алую жидкость по телу, как сироп, ни о чем не думая. Вижу лишь тьму, а чувствую — лишь боль. И знаю, что, чтоб продолжить танец, я должна подняться!