Болтон наклонился через мое плечо.
— Что заставило вас изменить свое мнение, доктор?
— Агент Болтон? О! Видите ли, в то время я допускал возможность, что Джон — это проявление собственной личности Алека, если угодно, фантастической, которая может проходить сквозь стены, растворяться в тумане и тому подобное. Но когда я просматривал свои записи прошлой ночью, то встретил обращение к троице и вспомнил при этом, что Алек предлагал вам, мистер Кензи, перейти в категорию «знаковых фигур» с помощью…
— Отца, Сына и Святого Духа, — сказал я.
— Да. Часто, когда Алек говорил о Джоне, он называл его Отец Джон. Алек, предполагается, мог быть сыном. Что же касается духа…
— Аруйо, — сказал я. — Он растворился в тумане.
— Точно. Представление Алека об истинном значении Святой Троицы оставляет желать лучшего, но у него богатая мифологическая и религиозная образная система — он выбирает то, что ему нужно, и сажает на почву собственных интересов, остальное просто выбрасывает.
— Расскажите нам подробнее о Джоне, доктор.
— Да, да. Джон, по мнению Алека, содержит в себе единство противоположностей. Только в присутствии своих жертв и самых близких друзей — Хардимена, Рагглстоуна и теперь Аруйо — он снимает свою маску, позволяя им увидеть «чистую ярость его настоящего лица», как выражается Хардимен. Когда вы смотрите на Джона, то видите то, что желаете видеть в любом человеке: благожелательность, мудрость и благородство. На самом деле ни одно из этих качеств ему не присуще. Джон, считает Алек, это «ученый», непосредственно изучающий человеческие страдания, чтобы найти ключи к разгадке тайны Творения.
— Тайны Творения? — спросил я.
— Я прочту вам отрывок из записок, сделанных мною во время сеансов с Алеком в сентябре семьдесят восьмого, незадолго до того, как он прекратил упоминания о Джоне вслух. Вот слова Алека Хардимена: «Если Бог милосерден, почему же он дал нам такую способность ощущать боль? Наши нервы в состоянии насторожить нас в отношении опасности; это биологическая причина для боли. Однако мы можем чувствовать боль и сверх данного предела. Так, мы в состоянии ощущать острую боль от ее описания. Но у нас есть не только данная способность, подобная животной, но мы идем дальше, обладая способностью переживать ее снова и снова в эмоциональном и физическом плане. У животных этого нет. Неужели Господь так ненавидит нас? Или настолько сильно любит? Но если ни то, ни другое, если это просто произвольная струя наших ДНК, тогда, возможно, весь смысл дарованной Им боли в том, чтобы приучить нас к ней? Сделать нас такими же равнодушными к страданиям других, как и Он сам? Тогда не следует ли нам постараться превзойти Его, сделать так, как поступает Джон, — он наслаждается, продлевает и совершенствует саму боль и методы ее причинения? Джон рассматривает это как сущность чистоты и непорочности».