— Знаю. Меня она любила тоже. В какой-то период даже больше, чем тебя. Не сомневаюсь. Но мы в состоянии любить одновременно нескольких. Мы люди, а значит, грешны.
Я улыбнулся, осознав, что впервые за последние десять лет улыбаюсь естественно в присутствии Фила.
— Таковы уж мы.
Мы смотрели друг на друга, и я чувствовал забытую пульсацию внутри нас — это была кровь священных уз и общего детства. Ни Фил, ни я никогда не чувствовали себя дома любимыми. Его отец был алкоголик и неисправимый бабник, который мало того что спал с каждой женщиной в округе, но еще и старался, чтобы об этом узнала его жена. Когда Филу исполнилось семь или восемь лет, его домашний очаг превратился в зону летающих тарелок и взаимных обвинений. Когда случалось, что Кармин и Лора Димасси оказывались в одной комнате, она превращалась в сектор Газа, но, следуя своему извращенному пониманию католической веры, они не желали развестись или хотя бы жить врозь. Они любили дневные перепалки и компенсировали их ночными сеансами совокупления, которые сопровождались тяжелыми ударами в стену, разделяющую их спальню с комнатой сына.
В те годы я большую часть времени проводил вне дома, под разными предлогами, и мы с Филом коротали время вместе, а первым местом, где мы почувствовали себя уютно, стала заброшенная голубятня, которую мы нашли на чердаке гаража на Сьюден-стрит. Мы вычистили оттуда весь птичий помет, укрепили стены досками от старых поддонов, притащили туда брошенную мебель, и вскоре к нам присоединились такие же оборванцы, как мы — Бубба, Кевин Херлихи, правда, ненадолго, Нельсон Ферраре, Энджи. Сорванцы, переполненные классовой ненавистью, с дерзким сердцем и полным отсутствием уважения к авторитетам.
И вот он сидел напротив меня за столом своей бывшей жены, и я вновь видел в нем старого Фила, единственного брата, который у меня был. Он улыбался, очевидно, вспоминая то же самое, и мне слышался наш детский смех, когда мы шлялись по улицам, бегали, как волки, по крышам и перепрыгивали через три ступени, стараясь обогнать родителей. Господи, до чего же много мы все-таки смеялись, если учесть, что мы постоянно были злы на весь белый свет.
Грохот града по крыше напоминал ритмичные удары доброй тысячи палок.
— Что с тобой стало, Фил?
Улыбка исчезла с его лица.
— Ты что…
Я поднял руку.
— Нет. Я тебе не судья. Мне просто хочется понять. Ты сказал Болтону, что мы с тобой были как братья. Господи, мы действительно были братьями. Затем ты пошел против меня. Откуда взялась эта ненависть, Фил?
Он пожал плечами.
— Никогда не прощу тебя, Пат.