— Послушай, зайка, — сказал я, — хочешь пойти на детскую площадку?
Она улыбнулась, это была улыбка ее матери, бесхитростная, открытая, лишенная малейшего колебания.
— Детская площадка? Там есть качели?
— Конечно, есть. Что же за площадка без качелей?
— А перекладины?
— Это тоже есть.
— А «русские горки»?
— Вот этого пока нет, — сказал я, — но я внесу это предложение начальству.
Она влезла на стул напротив меня и поставила свои незашнурованные кроссовки на мой стул.
— Давай, — сказала она.
— Мэй, — сказал я, завязывая ей шнурки, — мне надо встретиться с другом, и я, к сожалению, не могу взять тебя с собой.
Мгновенный взгляд, полный смятения, и ощущение потерянности в ее глазах в секунду разбили мое сердце.
— Но, — поспешил я сказать, — ты ведь знаешь мою подругу Энджи? Она хочет поиграть с тобой.
— Почему?
— Потому что ты ей нравишься. И она любит детские площадки.
— У нее красивые волосы.
— Да, правда.
— Черные и густые. Мне нравятся.
— Я передам ей это, Мэй.
* * *
— Патрик, почему мы остановились? — спросила Мэй.
Мы стояли на углу Дорчестер-авеню и Хауэс-стрит. Если посмотреть прямо через авеню, там и находится та самая «Площадка Райан».
А если посмотреть вдоль Хауэс-стрит, то виден дом Энджи.
В этот самый момент я увидел стоящую возле подъезда Энджи. Целующую в щеку своего бывшего мужа Фила.
Я почувствовал, как что-то внезапно сжалось в моей груди и так же неожиданно отступило, запустив внутрь струю холодного воздуха, которая будто одним махом выгребла из меня все внутренности.
— Энджи! — радостно воскликнула Мэй.
Энджи и Фил обернулись, а я почувствовал себя подглядывающим. Причем злым, с яростью в сердце.
Они перешли улицу и подошли к нам вместе. Она, как всегда, выглядела шикарно: на ней были голубые джинсы, бордовая футболка, черная кожаная куртка небрежно свисала с ее плеча. Ее волосы были влажными, одна прядь, выбившись, свисала из-за уха на щеку. Подходя к нам, она поправила ее и помахала Мэй.
К сожалению, Фил тоже был хорош собой. Энджи рассказывала, что он бросил пить, и, надо сказать, эффект был налицо. С тех пор, как я видел его последний раз, он потерял по меньшей мере фунтов двадцать. Его подбородок имел плавную и строгую линию, глаза утратили припухлость, которая почти поглотила их за последние пять лет. Он изящно двигался в белой рубашке и отглаженных угольно-черных брюках, гармонирующих с оттенком его волос, убранных со лба и зачесанных назад. Он выглядел лет на пятнадцать моложе, и в его зрачках то и дело вспыхивали искры, каких я не видывал со времен детства.
— Привет, Патрик, — сказал он.