– Как же я поведу машину? Подожди...
Они любили друг друга всю короткую белую ночь. И ночь оказалась слишком короткой.
Часы с массивным длинным маятником глухо, как неумолимый приговор, отбили в другой комнате пять раз, пять часов утра. Анна лежала на его груди, словно прислушивалась, что происходит там, у него внутри.
– Тебе здесь нравится? – спросила она, проводя пальцем вокруг его соска. – Я сняла эту дачу на лето. – Она приподнялась, стараясь заглянуть в его направленные в потолок глаза. – Что случилось? О чем ты думаешь?
– Странно. Я год добивался этого, и ты отказывала. А теперь, когда я теряю все... Странно.
Она стала губами прикасаться к его груди, шее, к уху, затем с растущим желанием прильнула к его губам. Он обнял ее, принялся гладить по спине, вновь забывая обо всем на свете.
– Глупый,– прошептала она, – я же люблю тебя...
К половине седьмого она привезла его обратно, к тому дому, где он жил, где должен был пребывать под арестом. Он прошел мимо часового, поднялся к себе. Никто ему не удивился. Если не принимать во внимание новых пустых бутылок, все было так же, как было вечером. Даже пасмурное утро за окнами походило на вечер предыдущего дня. Было слышно, как от дома отъехал автомобиль.
– Пас, – сказал один из сидящих за столом.
– Пас, – сказал другой, Охлопин.
Третий перевернул прикуп, забрал его. Его партнер раскрыл свои карты, разложил их на бежевом сукне, закурил новую папиросу.
Шуйцев опустился на диван, подложил под спину восточную подушку, взял гитару и перебрал струны, выдав несколько бессвязных аккордов.
– Надумаешь бежать, – произнес закуривший папиросу, – можешь рассчитывать на моего шурина.
– Советую в Америку, – не отрываясь от карт, сказал Охлопин.
– Глупо хранить присягу, если дана она ничтожеству, – как бы в сторону заметил самый молодой из игроков.
Тяжелые шторы были задернуты. Анна и он ужинали при свечах.
– Нет, я не могу, – она положила вилку и нож в тарелку. – Дни остались до суда... Я не могу понять, о чем ты думаешь?
Она смотрела на него, сидящего напротив, и нервничала.
– Рушится вся жизнь, – неожиданно искренне сказал он, встретившись с ней глазами. – Беззаботная, в сущности… Как у ребенка... А через месяц… Всего месяц, и должен буду утверждать себя мужчиной в каком-то незнакомом мне мире… с иными, жестокими законами, среди непонятных мне людей, которые прежде казались низшими. Мне не страшно. Я в растерянности. Оказывается, я не знаю жизни... Нужно время, к этому привыкнуть.
– Почему ты... почему не избежал этой ... дуэли?
Он левой рукой взял ее ладонь, пальцами правой погладил ее нежные пальцы.