Да, иногда она чувствовала себя аутсайдером — например, когда не знала, куда смотреть и как себя вести, если ее тетки в очередной раз начинали вопить насчет вампиров.
Но чаще все было по-другому. Конечно, они немилосердно дразнили ее, но, оглядываясь назад, Эмма понимала, что они дразнили всех. Например, ее тетку Мист. Несколько лет назад после случая с вампирским военачальником ковен прозвал ее Мист — Совратительница вампиров. Как оторвать Мист от вампира? — издевались они. — Ломом.
И тут на Эмму снизошло озарение. Может быть, тетки и обращались с ней по-другому, но совершенно точно не как с чужой. Неужели ее собственные комплексы влияли на то, какими она видела своих родных? Эмма вспомнила тот день, когда ее руку выставили на солнце. Сейчас даже он воспринимался иначе. Сперва воспоминания вновь потрясли ее и причинили боль. Но затем ей вспомнились две отчетливые вещи: Регина бросилась к ней и вздрогнула при виде ожога. А Фьюри заявила всем, что Эмма была совсем как они.
Ее губы изогнулись. Это сказала Фьюри. Их королева.
В ней забурлил восторг. Эмме тотчас же захотелось вернуться домой и взглянуть на всё новыми глазами. Ей не терпелось познать то, что раньше она считала само собой разумеющимся или чего просто не замечала. Ей хотелось погрузиться в пьянящий сон, вслушиваясь в убаюкивающее жужжание насекомых дельты и крики ее родни. Хотелось лежать, завернувшись в свои собственные одеяла, сваленные горкой под королевской кроватью в ее комнате — а не валяться в огромной кровати Лаклейна. Потому как, казалось, что вырезанные символы рассказывали какую-то древнюю историю и, помоги ей Фрейя, но она чувствовала, что пока находится в этой кровати, является частью ее истории.
Когда Эмма, скользя по бортику, обогнула колонну, ей в ладонь вонзилась большая заноза. Прежде она бы заревела от боли. Сейчас же только вздохнула. Всё относительно. Если сравнивать с тем, когда твою грудь вспахивают как грядку с овощами, эта заноза казалась всего лишь небольшой неприятностью.
Эмма наклонила голову и, уставившись на ранку, нахмурилась. Воспоминания нахлынули на нее. Должно быть, ей снова снился Лаклейн. Сегодня.
Во сне она видела… их последнее сексуальное приключение, но уже его глазами.
Глядя на маленькую каплю крови рядом со светлой деревянной щепкой, Эмма погрузилась в воспоминания, чувствуя, как занозы от изголовья кровати впиваются в его ладони. Но Лаклейну было плевать на боль. Он должен был держать руки там. Должен был!
Его потребность прикоснуться к ней боролась с желанием заслужить ее доверие. Эмма чувствовала, как невыносимо сильно он хотел до нее дотронуться. Ощущала страсть, бурлящую в нем, необходимость вонзиться в ее тело. И Эмма сама себе призналась, что, окажись она на его месте, то послала бы все к черту и, запустив в него когти, притянула бы к себе.