Вампирша словно изголодалась по ласке.
Он припомнил свой клан и былые дни. Там никто не боялся быть грубым или резким. Мужчины всегда находили какой-то предлог, чтобы прикоснуться к своим женщинам. И если ты сделал что-то хорошо, то буквально получал сотню хлопков по спине. Большую часть времени Лаклейн проводил в окружении семьи, с одним ребенком, сидящим у него на плечах, и парочкой других, вцепившихся в его ноги.
Он представил себе Эмму пугливой малышкой, взрослеющей в Хельвите, вампирской цитадели, расположенной в России. Хотя их крепость была украшена золотом, она оставалась затхлым и темным местом — что ему было известно, как никому другому, учитывая, сколько времени он провел в их темнице. По сути, Эмма даже могла находиться там, когда его заковывали в кандалы, если, конечно, к тому времени уже не отправилась в Новый Орлеан.
Вампиры, что населяли Хельвиту, были также холодны, как и их обиталище. Они бы совершенно точно не стали прикасаться к Эмме с любовью — Лаклейн еще ни разу не видел, чтобы вампир вообще выказывал любовь. И если она так сильно нуждалась в ласке, то как же могла обходиться без нее?
Он подозревал, что у нее долго не было мужчины. Но теперь Лаклейн знал — если у Эммы кто-то и был, то он не оказывал ей и части должного внимания. Поэтому она правильно сделала, избавившись от него.
Лаклейн припомнил сейчас, что, когда они принимали вместе душ, теснота ее плоти и реакция на ласки заставили его задуматься — была ли она вообще когда-либо с мужчиной. Но сейчас, как и тогда, он отверг это предположение. Вряд ли она могла остаться девственницей — не многие бессмертные смогли бы жить веками в воздержании. Эмма просто была очень хрупка, и, как сама признала — застенчива.
Воспоминания о ее тесной плоти заставили его член болезненно затвердеть. Приподняв ее на свои колени, он повернул Эмму к себе боком. Вампирша сразу вся напряглась, почувствовав упирающейся в ее попку член.
Лаклейну с трудом удавалось сдерживать свои порывы. Ее шелковое белье, на вид состоящее из пары тонких тесемок, открывало картину, прекраснее которой, он, казалось, не мог себе даже представить. Лаклейн открыл было рот, чтобы попросту сообщить ей, что намерен приласкать ее между ног, а затем насадить на свой член. Но не успел и слова вымолвить, как ее изящные, бледные руки легли ему на грудь, создав резкий контраст с цветом его кожи. Какое-то мгновение она медлила, будто ожидая от него какой-то реакции. И когда он ничего не предпринял, она прижалась к нему щекой и заснула.
Лаклейн откинул голову назад, и, нахмурившись, взглянул на нее, пораженный увиденным. «Что за?! Она что, только что доверилась ему? Доверилась, что он не возьмет ее во сне? Черт возьми. Зачем ей это делать?»