Госпожа Браун слегка ударила меня по руке.
– Там нет ничего вашего, – сказала она и стала подталкивать меня к двери.
Дверь раскрылась, и показался новый жилец. Это был молодой человек с бледно-голубыми глазами. Я ему позавидовал. Не тому, что он спит с моей квартирной хозяйкой, а облику его позавидовал. Мне вдруг захотелось стать таким же светлоглазым, с пышными соломенными волосами и пушистыми рыжими усами. Еще мне захотелось научиться играть на фортепьяно и петь. Красивым низким голосом петь лирические романсы, закидывая голову и артистически ударяя по клавишам.
Но я засмеялся этим мыслям, нарочно громко чмокнул госпожу Браун в щечку – пусть поссорится со своим альфонсом! – и выбежал из квартиры.
Когда меня посадили осенью тридцать седьмого года, я вдруг вспомнил ее, госпожу Браун. Валялся на койке и вспоминал всякое-разное, и ее вспомнил, прилипчиво и досадно.
Я тогда вдруг очень ослабел душой. Все показалось пустым и зряшным. Я увидел, от какой малости зависит моя судьба. Например, от настроения соседа – пошлого господинчика, работника какой-то социальной службы. Этих служб в последние годы расплодилась чертова куча. Мне иногда казалось, что социальных чиновников уже гораздо больше, чем рабочих. Что они назначают пособия и льготы сами себе. Впрочем, не знаю, не считал, может быть, это в любом большом городе такое впечатление – что кругом сплошные чиновники.
Как грустно. Моя судьба зависела от чиновника. Не вообще, не от Чиновника с Большой Буквы – оно бы и ладно, так у всех в нашем веке, – но именно от данного конкретного чиновника, с которым я жил на одной лестничной клетке.
Оказывается, моя судьба и даже сама моя жизнь зависели от того, нравлюсь я ему или нет. Именно нравлюсь, именно это слово! Не то чтобы он оценивал мою работу, мое поведение, даже, черт с ним, мою лояльность – нет. Ему просто не нравилось, что я поздно встаю и поздно ложусь, что я не хожу на службу, что у меня есть мастерская, то есть как будто бы вторая квартира. “Ишь ты, как устроился!” – наверное, думал он. Ему не нравилось, что я не женат, но ко мне в гости приходят женщины и иногда остаются у меня ночевать. Это вызывало у него прямо-таки нервную дрожь. Он все время заговаривал со мной, когда мы встречались на лестнице:
– Изволите возвращаться со службы?
– Нет, я не служу, – отвечал я.
– Эта девушка, которую я вчера с вами встретил, – наверное, ваша невеста?
– Нет, это просто моя знакомая.
– О! У вас новая шляпа! – он изображал удивление.
– Да, как видите.
И вот так тысячу раз.
Наверное, он хотел, чтобы я переехал, перебрался в какой-нибудь более фешенебельный район и перестал бы его раздражать своим, как ему казалось, бездельем, девицами и новыми шляпами.