Что же он делал в Петрограде? Потом я узнал, что Константин Набоков, тогдашний посол в Лондоне и брат будущего премьера, послал его в Россию.
Вернее, “через-через-будущего” премьера, потому что после Львова и Керенского премьером года на четыре стал Милюков.
Литвинов стал играть какую-то особую роль.
Владимир Набоков, управляющий делами правительства, по протекции своего брата, посла в Англии, поставил его товарищем министра иностранных дел. Приставил его к Терещенко, проще говоря. Макс был старше своего начальника лет на десять и куда опытнее в иностранных делах. Да и вообще хитрее, цепче, реалистичнее. Меня тут другое забавляло. Как сумел наглый еврей-большевик – о, разумеется, бывший большевик! – как он сумел в душу влезть к братьям Набоковым, старинным русским аристократам?
Смешно. Еще десять лет назад мы вместе с ним готовили русскую революцию. Я прекрасно помню, что не велел проверять его денежные отчеты и тем самым спас его от смерти, потому что “если что…”. О, наши товарищи умели уничтожать предателей и воров. А теперь он важно ездит на “роллс-ройсе” и не подозревает, что я тут, совсем рядом. Он даже не знает, что я все еще живу на свете! Потому что Кукман и Пановский, скорее всего, доложили своим друзьям-троцкистам, что я утопился, а труп не нашли. Я не узнавал. Но не сомневаюсь, что дело обстояло именно так.
– Так оно и было, – сказал Дофин. – В Мюнхене я встретил Аду Шумпетер, она мне все рассказала.
– Прямо вот все-все? – засмеялся я.
– Все, что она знала. А она знала, что ты покончил с собой. Это все знали.
– А почему ты совсем не удивился, когда увидел меня живым? – спросил я.
– Отчасти удивился, конечно, – сказал Дофин. – Но если честно, я все время надеялся, что ты на самом деле жив-здоров. Я не мог поверить, что ты умер, – он взглянул мне в глаза и вдруг легко улыбнулся: – Да и вообще, неприлично же говорить человеку: “Ах, ты живой! А я-то думал, ты давно утопился!”.
Дофин рассмеялся, и я тоже.
Ну и хорошо. Я не хотел встречаться с Максом Литвиновым. У каждого из нас началась совсем другая жизнь. Скромный монах – пусть из столичной Лавры – и кипучий дипломат, товарищ министра. Я не мог себе представить нашей встречи. Она и не состоялась. И слава Богу.
В восемнадцатом году Литвинов и оба Набоковых уговорили Милюкова согласиться на мир с Германией на ее условиях. То есть уговорили принять германский ультиматум, если называть вещи своими именами. Подпись под мирным договором поставил Макс Литвинов. В Петрограде грустно смеялись: “Брест-Литвиновский мирный договор”. Россия потеряла Польшу, изрядный кусок Украины, Лифляндию и Эстляндию.