Путь к рубке занял не менее семи часов - так Слава определил для себя. Два раза он присаживался гасил голод копчёным мясом и лепёшками, запивая их водой из фляги - он взял несколько фляг. Если без еды Слава мог продержаться долго, то без питья…
Войдя в рубку, облегчённо вздохнул - всё было как прежде - кресло с углублениями для ладоней, погасшие старинные экраны… вот только воздух, пожалуй, был гораздо менее пригодным для дыхания. Чем того, в первый раз, когда он сел в это странное кресло.
Слава отнёс вещмешок на возвышение к экранам, положил его на пол, и пошёл к креслу. Остановился. Подумал, и захватил мешок с собой - вдруг у него не будет возможности встать с кресла, надо положить воду и мясо поближе, чтобы дотянуться.
Он уселся в кресло, положил руки в углубления и замер, отключив все мысли, все желания - кроме одного - установить контакт. Тишина… мёртвая тишина. Ни отклика, ни сигнала, ничего. Он долго сидел в кресле, пытаясь нащупать контакт, но не мог. Прошло часа два, не меньше, когда Слава устало сошёл с кресла и подняв мешок с едой, пошёл к возвышению возле экранов. Так он сел, нехотя пожевал свою нехитрую снедь, допил половинку фляги и бросил её на пол. Потом лёг, подложив мешок под голову, и замер.
Что делать? Ну что, что делать? От отчаяния у него перехватило горло, и он выругал себя самыми грязными словами, которые знал, за то, что уничтожил величайшее достижение цивилизации - живой корабль! И не просто живой корабль, а доверившийся ему, как будто он убил своего верного пса, ожидающего от хозяина только добра, только радости… а он ему ножом по горлу.
От этих мыслей просто подкатывали слёзы, и Слава чуть не завыл в голос, приговаривая вслух:
- Дурак! Дурак! Дурак!
Потом успокоился, и видимо подействовала сегодняшняя усталость - он уснул.
Ему снились сны - они были тревожными, страшными, почти кошмарами - он горел, ему было больно, страшно, и его Посланник повёл себя странно, не заботясь о его благополучии, а как будто бы стараясь его уничтожить. Ему было больно и горько, и чтобы забыться, он уснул…
Слава проснулся, глотая воздух - грудь его ходила ходуном, а на теле выступил холодный пот. Каким-то чудом, во сне, он соединился с Шаргионом, и видел его сны! Тот спал, или находился в состоянии, среднем между комой и сном. Но он был жив, и Славу в самую глубину сердца поразили его мысли о Посланнике-предателе, пославшем его на смерть. Эти мысли были сродни мыслям ребёнка - ведь тот не понимает, что родители ведут его на укол к докторам для того, чтобы он был весёлым и здоровым, а не для того, чтобы причинить боль. А ведь Шаргион на самом деле, в некотором роде, находился на социальном уровне развития маленького ребёнка, или очень развитого животного, а никак не на уровне человека, которому можно объяснить политическое устройство цивилизации, или рассказать, почему нужно было прорываться через ряды линкоров, сжигая свою кожу.