Были и другие причины - так, часто украшая собой европейские университеты, Клювин старался не преподавать в них, впрочем иногда мучительно пытаясь преодолеть эту неприязнь, хаотически подготавливая разрозненные лекции и выбирая для педагогических опытов болезненно разлаженные учебные заведения. Завтрашнюю лекцию он предполагал посвятить маленькой, как собачки короля Лира, левретке Екатерины II Земире, хотя лировы собачки, были скорее всего, спаниелями. Екатерина очень любила своих собак, часто упоминая о них в своей философической переписке. Так, например, в апреле 1775 года Дени Дидро нежданно узнал, что родоначальник собачьего семейства Сэр Том "женился во второй раз на m-lle Мими", своей дочери, что, возможно, послужило скрытым толчком к знаменитому и мрачному пассажу о человеке в "Племяннике Рамо" (или "Жаке Фаталисте"?). Собачки стали постоянным атрибутом императрицы. Символы верности, живые аллегории, по смерти изваянные из фарфора, императорские собачки располагались на фарфоровых подушках в Парадной опочивальне Петергофского дворца. Архитектор русских императоров Камерон, тезка шотландского якобита, возвел им в Екатерининском парке склеп - миниатюрное повторение пирамиды Цестия - чем определился новый тип исторических эмоций: великие события делались равны в памяти личным привязанностям.
Затем должна была последовать лекция о Камероне.
Тем временем Гейнке растворил окно - за которым наступила как-то несколько не ко времени, рассеянно растерявшая созвездия и птичьи гнезда, как желтым фонарем освещенная луной ночь - и сказал, подойдя к вделанному в стену книжному шкафу:
"Если захотите немного почитать перед сном, не пугайтесь и не удивляйтесь".
Отомкнув саквояж, Клювин принялся - только на одну ночь - раскладывать поверх пестрой карты города густо исчерненные карандашом и чернилом листы бумаги.
"Карандаши в ящике", - сказал Гейнке, вдруг сняв с полки хорошо знакомый Клювину по книжной лавке том мольеровых комедий, и кабинет неожиданно наполнился назидательно-густым голосом:
"Иуда же Искариотский иде к архиереям. Они ж обещаша сребреники дати. В память его вам и плачу".
"В университетском театре репетируют "Последние дни Пушкина", - сказал Гейнке. - Этот дворец, ныне университет, есть одно огромное дионисиево ухо, а концы звуковых колодцев сходятся здесь. В шкафу. Книги закрывают звуковые пазы. Можете послушать. Впрочем, - Гейнке вложил книгу на место, прервав монолог, - кроме актеров здесь уже никого нет. Как-то раз одна лесбиянка-студентка приревновала подругу, впрочем, безосновательно. Они ведь сумасшедше ревнивы. Она переоделась иллюзионистом, искусно показала несколько фокусов, вывела из публики в качестве статистки свою ни о чем не подозревавшую подругу - как агницу - и при сотне человек отсекла ей голову. После чего выпрыгнула в окно. Но под окном стоял Шиш, который слушал это представление из кабинета. Я же побежал в аудиторию, но немного опоздал. Слава Богу, случившийся университетский поп сообразил отпустить грехи голове. Она даже благодарно моргнула ему ресницами".